История всемирной литературы Т.7

*Глава четвертая*

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

В 1855 г. верховную власть в Эфиопии захватил некий Каса Хайлю, отпрыск обедневшего рода, взяв себе в качестве царского имени имя царя Феодора, чье появление предрекалось в апокрифическом «Сказании Иисуса». В первой половине XIX в. идея сильной царской власти носилась в воздухе, и новоиспеченный царь вынашивал самые смелые планы. Объективной целью радикальных реформ Феодора, направленных против крупных феодалов, было создание национального государства с сильной самодержавной властью во главе.

Однако в ту пору, когда до разложения феодализма было еще очень далеко, эта цель не могла быть ни понята, ни принята большинством его земляков, что в конечном счете и предопределило падение Феодора. Сталкиваясь с постоянными препятствиями в осуществлении своей грандиозной задачи объединения страны, Феодор метался по стране, предавая огню и мечу восстающие области и пытаясь то неожиданными милостями, то необузданной жестокостью добиться своего. В результате он восстановил против себя и феодальную знать, и церковников, и народ, уставший от постоянных войн и разорений, и Англию, на которую Феодор возлагал большие надежды, пытаясь преодолеть отсталость своей страны. Поэтому, когда англичане послали против него экспедиционный корпус, эфиопский царь оказался в полной изоляции. Его крепость была окружена, и, поняв, что она не выдержит английской осады, 18 апреля 1869 г. Феодор распустил свои войска и застрелился.

Бурные события царствования Феодора, потрясшие страну, самым непосредственным образом отразились на развитии эфиопской литературы, и в первую очередь на развитии историографического жанра. Известны три произведения этого жанра, посвященные его царствованию. Первое принадлежит перу канцлера и личного секретаря Феодора — Занеба, который по старинной традиции исполнял также и обязанности официального царского историографа, и представляет собой интереснейший памятник переходного периода в развитии эфиопской литературы.

Хроника Занеба была задумана как продолжение хроник царей Гондарского периода (1632—1789). Все произведение пронизывает мысль, что Феодор с детства был избран богом на царство и что его воцарение должно спасти Эфиопию от смуты и погибели. Занеб приводит даже явно вымышленную генеалогию, возводящую царя к соломонидам, чтобы утвердить таким образом его «законные права» на эфиопский престол. Подобно «царским хроникам» Гондарского периода, сочинение Занеба, апологетичное по духу, выдержано в строго хронологической летописной манере с точной датировкой событий. Это неспешное и подробное изложение, однако, заканчивается событиями ноября 1859 г., после чего следует торопливая концовка, сделанная, судя по всему, сразу же после гибели царя. Новшеством является язык произведения: это не мертвый литературный геэз, а живой разговорный амхарский язык. Его внедрение в эфиопскую литературу, объясняемое конкретно-историческими причинами, знаменует новый этап ее развития.

Смутное время и ожесточенная борьба за власть породили в стране усиленное внимание к историографическому жанру, который приобрел почти публицистическое звучание. Это внимание вышло далеко за пределы узкого круга книжников, знакомых с древним литературным языком. В то же время, сталкиваясь с непониманием и противодействием своим реформам, и царь, и его ближайшее окружение были заинтересованы в том, чтобы ознакомить со своей интерпретацией событий возможно более широкий круг людей. Подобные же пропагандистские цели ставили и политические противники царя Феодора, и поэтому они также выбирали для своих историографических произведений живой амхарский язык. Такова, например, история царя Феодора, принадлежавшая перу клирика Вальда Марьяма, опытного книжника из окружения митрополита, прекрасно знакомого и с древним языком и искушенным в литературном труде, но тем не менее написавшим свое произведение по-амхарски.

Разница между этими двумя произведениями велика. Занеб, через чьи руки проходила вся царская переписка и государственные бумаги, точен в датах и прекрасно осведомлен в государственных делах. Вальда Марьям же писал спустя восемнадцать лет по смерти Феодора. К тому же при жизни этого царя он был заключен в крепость вместе с митрополитом. Поэтому повествование Вальда Марьяма уступает хронике Занеба в точности. Однако оно выигрывает благодаря необыкновенной живости описания. Не будучи скован жесткой хронологической канвой летописной манеры, присущей официальным хроникам, Вальда Марьям целиком сосредоточился на изображении характера царя — это было совершенно новым явлением для эфиопской литературы.

Основная идея Вальда Марьяма, которую он последовательно и ненавязчиво внушает читателю, прямо противоположна идее Занеба — это мысль о том, что простой человек, не соломонид и, следовательно, не рожденный для царства, достигнув высшей власти, неминуемо должен превратиться в жестокого тирана, мучителя подданных, независимо от своих личных качеств, пусть даже весьма недюжинных. В этой трагической борьбе личности и рока личность неизбежно терпит поражение, мучительно осознавая собственную деградацию. Здесь описываемые события, как реальные, так и легендарные, служат лишь историческим фоном для этой борьбы. Феодор начинает как царь-благодетель, а кончает как тиран.

Свободная манера повествования, где причудливо переплетаются вымысел, личные впечатления и исторические факты, подчиненные единой авторской идее, превращает сочинение Вальда Марьяма в произведение скорее художественное, нежели историческое, хотя влияние старого сложившегося историографического жанра ощущается вполне отчетливо.

Свободно от этого влияния принадлежащее анонимному автору третье сочинение, посвященное царю Феодору. Это уже не хроника, а сборник исторических анекдотов из жизни царя. Автор, будучи сам тигрейцем и приводя некоторые анекдоты так, как он их слышал (т. е. на языке тигринья), свое сочинение пишет тем не менее по-амхарски. (Амхарский язык принадлежит к южной ветви эфиопских языков. Тигринья же, как и мертвый язык геэз, служивший языком литературы и литургии, принадлежит к северной ветви. На тигринья говорят в областях Тигре и Эритрея.) Таким образом, амхарский язык начинает выступать в стране в качестве общенационального литературного языка. Это, разумеется, еще не литературная традиция, а робкая тенденция, однако тенденция, имевшая не только большое будущее, но и определенные историко-культурные предпосылки. Амхарский язык был не только языком амхарского народа, но и традиционным языком эфиопского двора, во всяком случае при официальных и парадных обстоятельствах, несмотря на его этнически неоднородный и разноязыкий состав. Немаловажное значение имело также и то, что по всей Эфиопии в церковном образовании (а иного Эфиопия не знала) Писание изучалось на мертвом литературном языке, но комментарии к нему заучивались наизусть исключительно по-амхарски, в какой бы части страны та или иная церковная школа ни находилась.

Поэтому литературное творчество на амхарском языке продолжалось и при переходе верховной власти в стране к северянам из области Тигре, как это было в 1872 г., когда после ожесточенной борьбы за власть, последовавшей за смертью Феодора, императором стал северянин, принявший царское имя Иоанна IV. Его царствование (1872—1889) было в определенном смысле феодальной реакцией на смелые реформы его предшественника. Иоанн также стремился к возрождению своей страны, которое, однако, представлялось ему не в виде «неслыханных новшеств» Феодора, а в восстановлении былой славы и мощи эфиопских феодальных монархов прошлого. Он пытался жить по-старому: строил церкви, щедро жаловал землями своих сторонников, умело сталкивал между собою опасных соперников и желал от окружающего мира только одного — чтобы оставили в покое его и его страну. Но внешний мир не собирался оставлять в покое Эфиопию, и Иоанн вынужден был, напрягая все силы, бывшие в его распоряжении, отражать нападения сначала египтян, затем итальянцев, пока 9 марта 1889 г. он не погиб в битве с махдистами. Таким образом, страна не знала мира и в царствование Иоанна, и напряженное историографическое творчество, посвященное недавним бурным событиям в жизни страны, продолжалось, далеко выходя за пределы узкого придворного круга.