История всемирной литературы Т.7

Но в середине XIX в. на континенте в целом (за исключением отдельных стран Северной Африки) еще не начинается новый, а завершается предшествующий этап историко-культурного развития его народов. В мусульманском регионе и в христианской Эфиопии это этап феодального общества, на остальных территориях — этап родоплеменных и раннефеодальных отношений. Соответственно и характер культуры в большинстве африканских стран еще не претерпевает радикальных изменений.

Тем не менее изменившаяся в сравнении с началом XIX в. социально-политическая реальность африканских стран непосредственно повлияла на их культурное развитие. Уже в середине столетия в странах Тропической Африки не наблюдается такого яркого подъема литературного творчества, как в эпоху джихада в Западном Судане или борьбы Момбасы против оманского султана на восточноафриканском побережье. Однако литературная традиция еще не вступила в эпоху упадка, доказательством чего служит продолжающийся в этот период процесс развития художественного творчества на африканских языках (фула и хауса, суахили, амхарском), оспаривающих права книжных языков, недоступных огромному большинству населения африканских стран: арабского в мусульманском регионе Тропической Африки, языка геэз в Эфиопии.

Особый характер имеет литература Южной Африки: это творчество буров (потомков нидерландских поселенцев, впервые основавших свою колонию на южной оконечности материка в середине XVII в.), проникнутое антибританскими настроениями ввиду все возрастающей остроты конфликта между бурами и потеснившими их позиции более поздними колониальными поселенцами — англичанами. Замкнутость бурской фракции населения Южной Африки, противопоставлявшей себя как пришельцам англичанам, так и коренным африканцам, обусловила узконационалистический характер большинства произведений бурских авторов рассматриваемого периода.

*Глава первая*

ЛИТЕРАТУРА НА ЯЗЫКЕ ХАУСА

Центр развития хаусанской словесности — халифат Сокото — во второй половине XIX в. был крупным феодально-теократическим государством. Его правящий слой по преимуществу составляла аристократия фульбе, мыслившая себя поборницей истинного ислама; события начала века, приведшие к созданию этого государства, — джихад (священная война) Османа дан Фодио — оставались важнейшим фактором духовного развития страны. Правящая элита была тесно связана с элитой ученой, представлявшей сословие мусульманских богословов и проповедников, коранических учителей, на языке хауса называемых маламами. Противопоставлявшие себя культурному миру хауса, в которых они видели «ненастоящих» мусульман (для таковых существовало специальное фульбское именование: хабе — «рабы, язычники»), сристократы фульбе были тем не менее прочно аращены с хаусанской культурой; составляя этническое меньшинство, они следовали во многом ее нормам и стереотипам, все шире использовали язык хауса (постепенно заменявший фула). Этот процесс продолжал углубляться.

Жизнь халифата характеризовалась значительной самостоятельностью составлявших его эмиратов (частично совпадавших с территориями традиционных хаусанских городов-государств). Усиливались противоречия между фульбской верхушкой и крестьянским хаусанским в своей основной массе населением. К концу века обстановка осложнялась событиями за пределами государства: акциями старых и новых африканских врагов, победами европейских колониальных войск. В халифате, как и во всем мусульманском Судане, в этот период усилились махдистские течения, которым официальное Сокото было враждебно.

Духовное развитие страны в значительной мере определялось взаимодействием двух культурных потоков: один из них принадлежал традициям, восходившим к общемусульманской арабской средневековой учености, другой — традициям национальным, выраставшим на собственно африканской почве, в первую очередь — хаусанским (далее определения «хаусанский», «хаусанцы» относятся к представителям рассматриваемого общества в целом вне зависимости от их этнической принадлежности). Никак нельзя сказать, что культура верхов в хаусанском обществе, пронизанная мусульманской ученостью, была совершенно космополитична. Национальные черты неизбежно существенно окрашивали характер самого утвердившегося здесь ислама, даже его официальной доктрины. Наряду с творчеством в арабо-мусульманских традициях, национальный субстрат в высокой культуре проявлялся и в более «чистом» виде, например в продолжавшемся при дворах эмиров составлении хроник на базе старых, доджихадовых, традиций. При этом, естественно, национальное в значительной степени переосмыслялось в категориях мусульманских ценностей, либо вытеснялось в сферу народной культуры. И именно творчество, лежащее в русле национальных традиций, осознается как своего рода «мирская» сфера, становится каналом для тематики не собственно религиозной, светской (в хаусаязычном высоком творчестве в рассматриваемый период достаточно ограниченной). В свою очередь, народная культура, в целом сохранявшая внеисламские представления хауса (и соответствующие «языческие» обряды), воспринимала систему мусульманских символов, создавала культы мусульманских святых, усваивала мусульманскую обрядность.

Активизация взаимодействия общемусульманского и национального в словесном творчестве хаусанцев — его существенная особенность в рассматриваемый период. В письменной, ученой словесности это отразилось в возрастающей значимости национальных традиций. Одновременно здесь повышается статус творчества на языке хауса. Основным языком высокой литературы оставался арабский; но сочинения на хауса — прежде всего поэзия, родившаяся в существенной мере как средство обращения к массам в эпоху джихада, — теперь становятся привычной и более широкой сферой творчества; порой они играют роль своеобразной «отдушины», эксперимента рядом с более «серьезной», высокой арабоязычной литературой. Это период расширявшейся переводческой деятельности (с арабского и с фула), охватившей как важную часть традиционные хроники хауса. Отмеченные процессы затронули и ученые колонии так называемой хаусанской диаспоры, особенно в городах Западной Африки (на Золотом береге, в Того).

Указанное взаимодействие активизировалось и в хаусанской устной словесности. Эта словесность не принадлежала исключительно сфере народной культуры и не сводима к собственно фольклору. Значительное место в ней занимали жанры, связанные с развитием индивидуального творчества и авторского самосознания. В описываемую пору в устной литературе упрочивается пласт, восходящий к ученой традиции (например, в творчестве странствующих маламов). Но и непосредственно не связанное с ученой традицией устное творчество окрашивается религиозно-мусульманской образностью, использует соответствующие сюжеты.

В целом хаусанское словесное творчество в этот период типологически было более всего близко средневековому. Об этом свидетельствует как состав словесности, так и синкретизм ее «утилитарных», религиозно-философских, научных, дидактических, художественных установок. Это творчество в большой степени было ориентировано на прототипы и авторитеты и выработало (или вырабатывало) свои каноны. Средневековые по своему характеру представления обусловливают и специфику содержания этой словесности.

Характер ряда жанров в большой мере определялся особенностями понимания их создателями хода истории. Прозаическую словесность на языке хауса практически полностью составляли произведения исторического содержания; идея художественного вымысла (за пределами сказочной прозы) была чужда хаусанскому сознанию того времени; ценность имели лишь «были».

Традиционные придворные хроники сохраняли светский характер. Среди образцов этого жанра наиболее изучены хроники городов-государств, которые можно назвать династийными. Их строение достаточно обнажено: они имеют сравнительно обособленное, «отмеченное», начало, связывающее обычно историю соответствующего города-государства с общехаусанским истоком и пронизанное мифопоэтической образностью (оно основывается, как правило, на легенде о Баяджиде — родоначальнике хаусанских династий); оно связано с современностью цепью в принципе единообразных по структуре историзованных описаний царствований. Демонстрация непрерывности этой связи с «началом истории» через преемственность поколений и власти, неизменности мироустройства на протяжении времен; отождествление самой длительности исторического времени с протяженностью этой цепи поколений; конкретизация истории, заполняемой событиями, наделяемой смыслом — вот пафос таких произведений.