Русский романтизм

свидетельствовало о страданиях смерти, тайнах замогильных"

(Кукольник, т. III, стр. 254). „Что за глаза! Они так и свер-

кали, как два угля!" (Лермонтов, „Герой нашего времени").

Глаза сверкают так ослепительно, что вызывают сравнение

с молнией: „большие черные, глаза сверкали, как молнии"

(Соллогуб, „Тарантас", 25). Порою метафора: глаза — огонь

рождает воспоминание о мифе: „еслиб Прометей жил в наше

время, не с неба похитил бы он чудный огонь, но из глаз ее"

(Вельтман, „Стран.", 2 ч., стр. 79).

Для описания черного цвета волос употребляется сравне-

ние со смолою (Соллогуб, „Метель", стр. 98 — 99; Кукольник,

„Психея", стр. 397; Марлинский, „Мулла Hyp", стр. 38) или

с крылом ворона (Гоголь) или, наконец, с черной тучей (Пушкин,

„Полтава").

Как видим, при помощи красочных сравнений и метафор,

писатели 30-х годов стремятся живописать, но живопись раз-

решает наряду с красочной проблемой и проблему формы и,

стремясь уподобиться живописцам, они не забывают и этого

пластического момента. Путем сравнений и метафор пытаются

точнее определить очертания и линии тела. Ресницы сравни-

вают со стрелами (Гоголь, т. I, стр. 303 — 377), „ресницы,

упавшие стрелами на щеки" (Гоголь, „Вий", стр. 387). Грудь —

с шарами — два мягких шара (Марлинский, „Мулла Hyp",

стр. 38). Грудь — „два полушара, будто негодуя друг на друга,

пробивались сквозь ревнивую ткань..." (Марлинский, I ч., III,

1361

стр. 26; Лермонтов, „Вадим"). Грудь — прозрачные облака,

прикрытые живописно одеждой. „Высокая божественная грудь

колебалась встревоженными вздохами и полуприкрывавшая

два прозрачные облака персей, одежда трепетала и падала

роскошными живописными линиями на помост" (Гоголь).

Волосы — рассыпаются, как облака (Сенковский, т. 3, стр. 167—

168). Грудь — волны, одеяние — пена, их окаймляющая (Вельт-

ман, „Странник", стр. 79). Волосы героини сравниваются с зо-

лотыми волнами хлеба (Полевой, „Аббадонна", стр. 26). Для

определения стройности фигуры женщины писатели прибегают

к сравнению с экзотическими растениями — с лотосом, с паль-

мой (Жукова, т. I, стр. 149; Загоскин, „Искуситель", стр. 160),

с миртом: „тонкий и высокий стан" героини „Постоялого двора"

Степанова, „стройный и гибкий, как мирт" (стр. 45); с кипа-

рисом— стан у одной из героинь Ган „высок и строен, но

никто не вздумал бы уподобить ее гордой пальме, — нет, то был

скорее кипарис, нежный, гибкий, который, чувствуя себя ли-

шенным опоры, печально клонился к земле". („Номерованная

ложа", стр. 395).

Наконец, в сравнениях своих рассматриваемые писатели

вспоминают не раз животный мир. Красавица уподобляется

в своей легкости и воздушности бабочке (Загоскин, „Иску-

ситель", стр. 62 — 63). Походка героини, легкая и плавная,

вызывает сравнение с серной (Степанов, „Постоялый двор",

ч. IV, стр. 94), с ланью (Пушкин), с пантерой, с ласточкой

(Степанов, „Постоялый двор", ч. 4, стр. 94), с лебедем (Пушкин,

Ган, стр. 428). Шея героини сравнивается тоже с шеей лебедя

(Тимофеев, „Преступление", ч. III, стр. 279; Лажечников, „Ле-

дяной дом", ч. III, стр. 103; Греч „Черная женщина", ч. II,

стр. 249).

В рассмотренных красочных живописных сравнениях две

отличительные черты: 1) они носят часто характер „постоян-

ных", так как отдельные элементы женской внешности сравни-

ваются обычно с одним и тем же предметом, причем выра-

батывается клише: ресницы—стрелы, волосы, как смоль,

зубы — жемчуг, шея—лебединая, глаза, как драгоценные камни

и т. д.; 2) они сплошь да рядом являются „уводящими",

так как отличительные свойство их заключается в отвлечении

читателя в сторону от описания того, что сравнивается,

к описанию того, с чем сравнивается (такие сравнения свой-

ственны вообще романтизму). Например, сравнив румянец

героини с яблоком, Ган подробно описывает малейшие оттенки

яблока: „Видали ли вы в садах Украины спелое наливное

яблоко? Всмотритесь в его сторону, обращенную к солнцу:

как под нежной кожицей рассыпаны коралловые крупинки,

как играет в них жизнь розовая, чистая, воздушная, жизнь

1361

утренней зари и облаков великолепного заката. Таковы были

и щеки Утбалы" (стр. 67). Или у Сенковского героиня выз-

вала сравнение с розой, которую он подробно и описывает:

она „раскрылась ночью и при первых лучах солнца лелеет

на. своих нежных листочках две крупные капли росы, в кото-

рых играет юный свет утра, упоенного девственным ее запа-

хом" (т. III, стр. 258). Любит уводящие сравнения Гоголь:

говоря о щеках и бровях казачки, он сравнивает их с маком

и черными шнурочками, которые подробно характеризует;

овал лица девушки сравнивает он с яйцом, которому посвя-

щает детальное описание („Мертвые души").

Легко заметить, что, живописуя внешность, писатели

30-х годов следуют в красках портрета некоторому опреде-<

ленному шаблону"*). Они имеют готовые раскрашенное клише,

маски с волосами цвета смолы или золота, с глазами-сапфи-

рами, агатами, ресницами-стрелами, зубами-жемчугом, румянцем-

розой, лилейным цветом кожи и т. д. Правда, они стремятся

этот шаблон несколько индивидуализировать, подчеркивая от-

дельные подробности, мелочи во внешности красавицы, свой-

ственные ей одной. Чаще всего эти детали красочные. У ге-

роини Жуковой в повести „Суд сердца" „лазуревая жилка,

тихо бьющаяся под прозрачной кожицей" (стр. 8 — 9). У одной

из красавиц Ап. Григорьева ярко очерчены „синие жилки на

прозрачном облике" („Один из многих"). У Ольги в „Вадиме"

Лермонтова „розовая маленькая ножка, едва р а з р и с о в а н -

ная лиловыми жилками, украшенная нежными прЬзрач-

ными ноготками". У одной из красавиц, обрисованных Ган,

кожа столь нежна и п р о з р а ч н а , что, „казалось, заметно

было б о л е з н е н н о е волнение ее крови" („Напрасный дар",

стр. 19). У другой героини той же писательницы „продолго-

ватое личико, как спелый персик, играло румянцем и книзу

покрывалось нежным пушком" („Воспоминание Железноводска",

стр. 57 — 58). У одной из женщин, охарактеризованных Ла-

жечниковым „темный з а г а р , напоминающий картины гре-

ческого письма" („Ледяной дом"). Под глазами героины „Вадима"

„легкая коричневая тень". Глаза у героини Ап. Григорьева,

темно-голубые до того, что их с первого взгляда не различили бы

вы с черными" („Один из многих"). „Главную красоту"

!) Этот трафарет в женском портрете отмечается даже самими писате-

лями 40-х годов. Так, гр. Соллогуб говорит: „Повествователи вообще вино-