История всемирной литературы Т.5

По свидетельству современников, появились жизнеописания, которые стремились оживить сухую деловитость официальных биографий тем, что заимствовали мотивы, сюжеты, стиль фольклорных произведений, в том числе эпических. Однако эта тенденция вызвала протест ревнителей традиций. Так, духовный наставник маньчжурского императора II Джанджахутухта, строгий ревнитель ортодоксальных приемов творчества, гневно писал о подобном «легкомыслии»: «В наши дни описывают земной путь святых, подчиняясь духу времени, подобно сказаниям о Гэсэре. Между тем жизнеописания древних мудрых отцов церкви, созерцателей писались только для выслушивания, размышления, созерцания, проповеди, разъяснений и словопрений и никогда не писались по образцу этих хвалебных рассказов, повествующих о победах над врагами, о защите родственников по плоти, об отдаче сотен и получении тысяч [монет, — Л. С.]».

Деятели буддизма, конечно, не только осуждали появление подобных сочинений, но, обладая властью и влиянием, запрещали их ксилографическое размножение. В результате значительно сократилось влияние устного народного творчества на биографическую литературу. Прославление героя, декларация нормы, образца поведения, изложение деяний оставалось главным для биографии, тогда как портрет, чувства, пейзаж — все то, что могло бы смягчить сухость изложения, — вытравлялось. Благодаря развитию ксилографической печати активно распространяются житийные произведения, повествующие о древнетибетских буддистах, созданные еще в XIII—XVI вв. в духе старой традиции («Сказание Падмы», «Маникамбум», «Сказание — золотые четки» и т. д.). Значительное место в них занимают фантастические эпизоды, издавна бытовавшие в фольклоре.

В XVIII в. продолжали развиваться эпистолярный и деловой жанры. Каждое собрание сочинений по традиции имеет в своем составе образцы эпистолярной литературы, одной из характерных особенностей которой следует считать широкое употребление «языка вежливости», насыщенного почтительными словами и выражениями.

ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ. VI ДАЛАЙ-ЛАМА (ЦАНДЖАН-ДЖАМЦО)

Религиозно-дидактический характер тибетской литературы XIII—XVIII вв. несомненен, но очевидно и то, что наряду с литературой проповеднической, официальной, развивавшейся на основе буддийского канона, всегда существовало устное народное творчество (эпос, песни, сказки, притчи и пр.), которое сравнительно редко взаимодействовало с письменной литературой. Однако рано или поздно в Тибете на почве преимущественно фольклорной должны были появиться художественные произведения светского содержания. Это и произошло в начале XVIII в., когда родилась лирическая поэзия VI Далай-ламы (Цанджан-джамцо), жившего очень недолго (1683—1706). О жизни и творчестве его известно крайне мало. Устная традиция считает, что несколько последних лет своей жизни Цанджан-джамцо вел себя необычно для главы буддийской школы: вечерами выходил на улицы Лхасы, бражничал, влюблялся и сочинял стихи. Видимо, высшее духовенство было весьма шокировано таким поведением своего иерарха, что привело в конечном итоге к его смещению, ссылке и скорой смерти. Позднейшие устные предания, впрочем, утверждали,

что он спасся от смерти и написал еще много песен.

Лирическая поэзия Цанджан-джамцо дошла до нас в ксилографах и рукописях; в них число стихотворений колебалось от 54 до 60 с лишним.

Большинство стихотворений имеет четыре строки, каждая из которых состоит чаще всего из шести слогов. Изосиллабизм стихотворных строк — основное средство поэтизации в тибетской поэзии на протяжении многих веков. В народной поэзии VII—IX вв. наиболее употребителен шестисложный размер строк. В религиозной — семи-девятисложный. Шестисложный размер строк у Цанджан-джамцо — результат влияния народных песен. В тибетском фольклоре и поэзии Цанджан-джамцо, помимо изосиллабизма, применяется и другое средство поэтизации текста — звуковые повторы. Устоявшейся и канонизированной поэтической нормы употребления звуковых повторов еще не было в Тибете. Звуковые повторы, видимо, появлялись из малоосознаваемого стремления авторов к упорядочению ритма и благозвучанию.

Сопоставление более двухсот тибетских народных песен и песен Цанджан-джамцо говорит как о сходстве, так и о различии в области формы. Так, в фольклоре песни имеют в начале или в конце строк повторы слогов, слов, а также встречаются чаще и звуковые подобия; в авторской поэзии они реже.

Тибетцы называют стихотворения Цанджан-джамцо «любовными песнями», но, возможно, петь их начали позднее. Во всяком случае, в XX в. эти стихи уже окончательно стали народными песнями, не потеряв при этом имени своего автора. Более вероятно, что произведения VI Далай-ламы — это созданная под сильным влиянием устного народного творчества песенная книжная поэзия, явившаяся переходным этапом между народными песнями и литературными стихотворениями, и — в то же время — начало светской лирической поэзии в Тибете.

Различие тибетской народной песни типа шай (четыре строки по шесть слогов в каждой) и песни Цанджан-джамцо (те же формальные признаки) в том, что народная лирическая песня чаще всего требует объяснения своего содержания, так как полна иносказательного смысла, а поэзия Цанджан-джамцо понятна без интерпретации содержания, она имеет только один уровень понимания. Например, народную песню:

Взойди! Сияние востока,

Востока — белая, ясная луна!

С востока на запад не уходи,

В центре неба — останься! —

тибетская девушка понимает так: «Не покидай, любимая, меня!»

В лирике Цанджан-джамцо говорится о чувствах прямо:

Он шляпу на голову надел,

Косу на спину закинул.

«Счастливого пути», — сказала она.

«Счастливо оставаться», — сказал он.

«Это — горе», — сказала она.

«Скоро встретимся», — сказал он.

Народная лирика Тибета включает много песен, которые стали лирическими в процессе бытования, а песни Цанджан-джамцо создавались сразу как лирические. Любовь, верность, измена — содержание большинства стихов поэта. Они правдивы и жизненны. Явственно ощущается, что автор считает любовь основой человеческой жизни. Правда, о счастливой любви он не говорит. Трудно определить причину такого пессимизма. Возможно, определенную роль здесь сыграл неизжитый им до конца буддийский взгляд на жизнь как на «обитель горя и страданий, слез и печали». А может быть, это ощущение фатальной невозможности простого человеческого счастья усиливалось сознанием полной нереальности любви для далай-ламы, главы буддийской школы, истово исповедующей безбрачие и отказ от земных радостей:

Время цветов прошло,

И бирюзовой пчеле его не жаль.

Когда судьба разлучит меня с любимой,

Мне тоже должно быть не жаль.

Для лучших стихов Цанджан-джамцо характерно употребление параллелизмов, которые строятся на сопоставлении или противопоставлении человеческих чувств и мира природы:

Сквозь горные вершины востока

Проглядывает белая луна.

Лицо юной девушки

Чудится, чудится мне.

Эти параллелизмы — результат влияния тибетского фольклора, в котором они широко распространены. Но Цанджан-джамцо пользуется параллелизмами реже, чем в фольклоре.

Влияние народной поэзии заметно как в краткой, но выразительной афористичности стихотворения Цанджан-джамцо, так и в выборе сравниваемых образов:

Дикую лошадь, бежавшую в горы,

Можно поймать арканом.

Если любимая разлюбила,

И волшебством ее не удержишь.

Любовь приходит и уходит, она не может быть вечной.

И нет в мире силы, способной ее вернуть.

Лирический герой Цанджан-джамцо считает, что непостоянство, быстротечность чувства любимой — такое качество, которое скорее принадлежит миру природы, чем человеку.

Моя любимая, которую я знаю с детства,

Не из породы ли волков?

Волк всегда убегает в горы,