Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры

В «Благонамеренных речах», подводивших итог пятнадцатилетнего пореформенного развития России, более ярко и обстоятельно, чем в каком-либо другом произведении сатирика, показан процесс превращения помещичьей России в Россию буржуазную, переход экономической гегемонии от дворян-помещиков к быстро выраставшему классу буржуазии.

Подступы к широкой картине смены эпох, представленной в «Благонамеренных речах», можно наблюдать в произведениях Салтыкова 60-х годов. Уже в то время он неоднократно останавливал внимание на оживлении «вольного» хищничества, но лишь в ходе времени пришел к окончательному уяснению его новой классовой сущности. Так, «Признаки времени» рисовали рост хищничества, трактуемого сатириком как продолжение старого крепостнического хищничества. «Господа ташкентцы» завершали генеалогию старого крепостнического хищничества и лишь в последней главе отчасти намекали на новое хищничество. «Дневник

Провинциала в Петербурге» — первое произведение, вводившее читателя непосредственно в социально-политическую атмосферу 70-х годов, — Салтыков закончил знаменательным открытием буржуазии как «третьего члена» в социальной структуре общества. Сатирик делал вывод о том, что выдохшийся «старый ветхий человек» отходит в вечность и что на место его заступает «новый ветхий человек», новый деятельный тип хищника и панегирист хищничества — пенкосниматель. «Хищник проводит принцип хищничества в жизни; пенкосниматель возводит его в догмат и сочиняет правила на предмет наилучшего производства хищничества» (X, 552). Этот тезис художественно развит в тогда же начатых «Благонамеренных речах». Публицистически трактованная в последней главе «Дневника провинциала» тема о смене помещиков буржуазией становится основной темой «Благонамеренных речей», где новый тип хищника предстанет в конкретных образах буржуазных «столпов» общества, а панегиристы хищничества — в образах представителей буржуазно-либеральной бюрократии, выступающих в качестве «охранителей» режима и возводящих хищничество, посредством благонамеренных речей, в догмат.

Растущая буржуазия представлена в «Благонамеренных речах» в ее экономических столкновениях с разоряющимся поместным дворянством. Рисуя картины запустения помещичьих усадеб, где еще недавно так привольно жилось старому барству, Щедрин ничуть не склонен смягчать эти картины поэзией увядания. В этом отношении он резко отличается от тех писателей, под пером которых, несмотря даже на их антикрепостнические настроения, закат «дворянских гнезд» приобретал поэтический колорит. Салтыков показывает не только экономическое оскудение и полную неспособность к производительной деятельности, но и нравственное одичание владельцев «дворянских гнезд». Не допуская никаких смягчающих красок и примиряющих тонов, он хоронит старого «ветхого человека» без тени сожаления, видя в деградации дворянства проявление законов исторического развития.

От общей картины, воспроизводящей беглые путевые впечатления рассказчика («В дороге» и «Опять в дороге»), Щедрин переходит к подробным зарисовкам типов буржуазии, растущей из мещанских низов. Фокус цикла — рассказы «Столп» и «Превращение», показывающие в лице Осипа Дерунова народившийся тип пореформенного буржуа. Дерунов — наиболее колоритная фигура из всех выведенных в «Благонамеренных речах».

В приемах художественной обрисовки Дерунова следует выделить три особенности.

Во-первых, Дерунов показан в эволюции, в разных фазисах его хозяйственной деятельности и нравственного изменения, в процессе последовательного продвижения от провинциального мещанина-прасола до крупного предпринимателя-финансиста, вокруг которого, как спутники вокруг планеты, вращаются привлекаемые властью денег представители разных слоев столичного общества, вплоть до генералов и дипломатов.

Во-вторых, обращает на себя внимание подробность и тонкость разработки типа. Социальная биография, психология, внешний портрет, речь, повадки — все это в Деруно-ве представлено рельефно. Можно сказать, что тип отделан Салтыковым и снаружи и изнутри до полного завершения. Даже в описании одежды героя, на что обычно сатирик мало обращал внимания при обрисовке своих персонажей, он не поскупился на подробности. В результате всего этого немногое по объему, сказанное о Дерунове в рассказах «Столп» и «Превращение», воссоздает законченную индивидуальность буржуа, выросшего из мещанских низов.

В-третьих, несмотря на резкую антипатию, вызываемую Деруновым в писателе, антипатию, не меньшую, чем та, которую вызывали в нем крепостники-помещики и царские бюрократы, сатирик в повествовании о Дерунове не прибегает для выражения своего негодования к приемам сатирического шаржа с элементами карикатуры, позволявшим Салтыкову в других случаях достигать быстрого обличительного эффекта. Он рисует тип в его, так сказать, натуральную величину, с соблюдением естественных пропорций.

Все эти особенности изображения Дерунова — последовательное воспроизведение процесса его формирования, подробность описания внешнего и внутреннего облика героя, строгая объективность форм художественного отображения — обусловлены, на наш взгляд, тем, что данный тип был новым в жизни и еще более новым в литературе.

«Какой необыкновенный мир — этот мир Деруновых! как все в нем перепутано, скомкано, захламощено всякого рода противоречивыми примесями!» (XI, 141).

«Какая загадочная, запутанная среда! И какое жалкое положение «дурака» среди этих тоже не умных, но несомненно сноровистых и хищных людей!» (XI, 148—149).

«Жестокие нравы! Загадочный, запутанный мир!» (XI, 153).

Подобные формулы, выражающие чувство недоумения, повторяются с некоторыми вариациями многократно и свидетельствуют о том, что «Благонамеренными речами» сатира Салтыкова вступала в доселе ей неизвестную область. Сатирик не только для русского читателя, но и для самого себя впервые открывал социальный мир новых буржуазных отношений. И по мере того как шла работа над произведением, предмет изображения все более прояснялся сознанию сатирика. Именно потому, что хищник новой формации впервые стал в «Благонамеренных речах» объектом специального художественного исследования, Салтыков, при всей своей ненависти к Деруновым, воздерживается в изображении их от элементов карикатуры, стремится представить объект в его естественных, реальных формах, обследует его природу в ее непосредственном выражении и в самом процессе становления.

Дерунов, говорит сатирик, своего рода вампир, он готов ободрать живого и мертвого, путь к миллионам он прокладывал и терпением хозяина-приобретателя, и мелким торговым жульничеством, и тайными уголовными преступлениями (на заре своей карьеры он «проезжего купца обворовал» (XI, 189). Однако вампирская сущность нового буржуазного хищника менее очевидна для окружающих его «простецов», нежели хищничество диких крепостников-помещиков или помпадуров-бюрократов. Типы последних, как правило, не требовали слишком подробных разъяснений, они более напрашивались на обличение, нежели на разоблачение. В этих случаях Щедрин быстро переходил от мотивировки приговора к непосредственным сценам сатирической казни. В изображении Деруновых соотношение двух указанных элементов сатирической характеристики изменяется в пользу процесса разоблачения, мотивировки обличительных оценок. Сатирик постепенно подводит читателя к выводам относительно подлинной сущности персонажа не торопится комментировать действия героя, предоставляя условия и время, необходимые для его саморазоблачения.

Особый подход художника к Дерунову диктовался как новизной социального типа, требовавшего подробного разъяснения, так и особенностями экземпляра, избранного для вящей убедительности в качестве представителя данного типа. Дело в том, что в лице Дерунова Салтыков показал буржуазного хищника, обладавшего обманчивой «приятной наружностью», «в личности Осипа Иваныча не было ничего такого, что бы сразу претило. Посторонний человек редко проникает глубоко, еще реже задается вопросом, каким образом из ничего полагается основание миллионам и на что может быть способен человек, который создал себе как бы ремесло из выжимания пятаков и гривенников. Ему видится в Дерунове какая-то искренность и простота, которые делают отношения к нему до крайности легкими. Осип Иваныч мог прямо смотреть в глаза своему собеседнику, рассказывая о гривенниках, пятаках, о колупании сала и о пользе «худого платья» в коммерческом деле. Он был в этом случае только юмористом, добродушно подсмеивающимся над самим собой и в то же время снисходительно выдерживающим и чужую шутку. Другое дело, если б он рассказал самую подноготную выжимательного процесса; но ведь и то сказать: еще вопрос, понимал ли он сам, что тут существует какая-то подноготная и что она может быть подвергаема нравственной оценке» (XI, 177 —178).