Пригов и концептуализм

           Мне голос был.

           Ей голос был.

Он звал утешно.

           Утешали ее!

           Но он говорил: Иди сюда!

           А он не говорил, мол, оставь свой

                                                       край

Подлый и грешный?

           Нет, нет, нет! Что вы!

           А, мол, оставь Россию навсегда?

          Да что вы! Я простая советская

                                                       Женщина,

           Вот только кровь от рук отмою

           И брошу всякий стыд.

           А что он там говорил насчет нового

                       имени, фамилии, паспорта?

Каких-то там наших поражений, ваших

                                                        обид?

           Нет, нет! Я ничего не слышала!

           Я заткнула уши руками

           Чтоб этот голос чужой, не наш

           Не смущал меня.

           Так-то будет лучше, красавица

^[219]

.

На фоне этого постмодернистского «перевода» диалога текстов любопытно, что именно в позднесоветское время Пригова занимают разные гипостазы форм диалога — например, в цикле «241 платонический диалог, 13 эротем и частушки» (1977). Уже в названии цикла сквозит смешение жанров — от платонического диалога, который обещает философское рассуждение, до частушек, намекающих на фольклорную лирику, на самые низкие слои речи. На самом же деле у Пригова этого смешения нет, что показывает «Диалог № 45»:

Платон

       Гражданин, на вам нытка

Я

                Не на вам, а на вас

Платон

       На мэнэ?

Я

                Не на мэнэ, а на мне

Платон

       Я и говорю: на вам нытка

Я

                Едрить твою мать!

^[220]

Пересечение имен и дат:

поэтика события в поздней лирике Пригова

Спустя двадцать лет после процитированной выше встречи «Платона» с «Я» Пригова снова начинает занимать диалогическое событие. В 1994 г. он пишет цикл под названием «График пересечения имен и дат»^[221]. Как в лирическом дневнике, в цикле идет речь о встречах, состоявшихся в отдельные числа 1994 г. Итак, цикл состоит из примерно 320 отдельных стихотворений^[222].

«Пересечение имен и дат» выступает не только как некое остраненно-техническое переименование слова «встречи» — именно это пересечение как структурный принцип и является формальной основой лирических текстов этого цикла. В большинстве случаев стихотворение начинается с частного имени, а кончается конкретной датой 1994 г.

Вот четыре примера из цикла:

Как живешь, старушка Тони? —

Ты в ответ мне говоришь:

Жизнь как маленькая мышь

В растянувшемся питоне Времени —

Ты права, но все-тки жизнь

Неплохая вещь, скажи

Взятая мгновенно

Вырезанная как стоп-кадр

12 мая 1994 года

Совсем юный Даниил

Мне по-русски говорил

Что он думает о жизни

А ведь он уже родил-

ся

В Америке

Хотя и от русских родителей

Удивляйся-понимай

Вот тринадцатый оф май

1994 года сегодня —

Заключает он

Лиля смотрит — тусклый взор

Устала

Пальцами перебирает

Что-то

Но от поэзьи до сих пор

Словно мышка замирает

Здравствуй, Лиля, ну как жизнь?

— А какое число сегодня, скажи?

— 14 мая 1994 года —

Ой, сегодня поэтический вечер

Утром повстречал Олега

Он мне что-то говорит

Вобщем, как всегда — телега

Впереди лошади стоит

У него

Ведра кверху коромыслом

Правда, даты вот и числа

В правильной последовательности

Сегодня, например, говорит он:

15 мая 1994 года

При анализе этих стихов в центре внимания оказывается вопрос, каким образом имена и даты вообще определяют то, что можно назвать поэтикой, формальным принципом этих текстов. Я утверждаю, что именно «пересечение имен и дат» как суть события, как я его определила в начале моего текста, выступает в этих стихах в качестве парадоксального генератора формы.

Что касается роли имен в этом процессе, то можно наблюдать, что имя является ключевой лексемой, так как создает основную рифму, как бы предлагает лирическую тему: «Тони — питоне», «Даниил — говорил — родил», «Олега — телега». Однако «Лиля» в этот ряд, казалось бы, не входит. Она / ее имя отличается неким аутизмом, внутренней рифмой, аллитерацией, которая не находит эквивалентов вне себя. Но именно такая формальная особенность и соответствует отношению Лили к поэзии. Это отношение, очевидно, является отрицательным: «Но от поэзьи до сих пор / Словно мышка замирает». Так что можно заключить, что описанное развертывание имен в лирической структуре приговских стихов оправдывается и в случае такого аутистического минус-приема.

При этом, однако, надо иметь в виду, что имя как рифмующееся слово переживает некую дегенерацию. Когда «Тони» рифмуется с «питоне», имя проходит семасиологизацию, и между «старушкой Тони» и «растянувшемся питоном» появляется отношение некой подобности — а именно «длинной жизни» как tertium comparationis. Таким образом, имя собственное постепенно, выступая как рифмующееся слово, теряет «собственность», как бы переводится в лексикон нарицательных слов. Итак, у Пригова, кажется, происходит прямо противоположенное тому, что предложил для поэтической функции имен собственных Юрий Тынянов^[223].