Альтист Данилов

ие на Ростовцева.

- На Ростовцева?

- Нет, к нам он не имеет отношения. Но стоит внимания.

- Хорошо, - кивнул Данилов.

- Вот и все, - сказал Малибан. - Отправляйтесь к себе в Останкино.

И он улыбнулся, впервые за время наставительной беседы. Был он, как и в день разбирательства, в черном кожаном пиджаке и свежей полотняной рубашке. Белые манжеты высовывались из рукавов пиджака, и Данилов, взглянув на них, вспомнил, как писал на манжете о трудах сеятеля Арепо.

- Нет, - опять улыбнулся Малибан. - Та рубашка в стирке. - И тут же он добавил: - Забудьте обо мне. Но не забудьте о люстре. Мне неприятно напоминать вам о ней. Но что поделаешь. Вы ведь и вправду часто бываете легкомысленным. Я не против вашего легкомыслия, я принимаю вас таким, какой вы есть. Но не я буду держать над вами люстру на цепи. А Валентин Сергеевич может и не принять наши соображения в расчет.

Глаза Малибана были холодные, строгие. Позже Данилов не раз вспоминал о глазах Малибана. "Да и что ожидать от него, - думал Данилов, - если для него вся жизнь - сомнение и опыт?.." Опыты над живыми и разумными, хотя бы и относительно разумными существами, Данилов считал нынче делом безнравственным, но для Малибана-то в них была сладость. "Я им устрою опыты, я им нафантазирую! - храбрился Данилов. - Они и от изучения моей личности получат то еще удовольствие!" Что-что, а храбриться Данилов умел. Малибан как будто бы отделил себя от люстры, вроде бы он был ни при чем. Но Данилов понимал, что и Малибан, если будут основания, с люстрой не задержится.

Сейчас он мог бы отдохнуть и даже развлечься в Седьмом Слое Удовольствий. Но туда его не тянуло. Кончить бы все, считал Данилов, и вернуться в Останкино. Он ждал, что его вызовет Валентин Сергеевич или хотя бы его заместитель, но вызова не было. Множество знакомых, скрывавшихся прежде от Данилова, желали теперь с ним общения. Некоторые даже заискивали перед ним. То есть не то чтобы заискивали, а словно признавали в нем какую-то тайну, для них неожиданную и удивительную. Данилов избегал встреч и разговоров, ссылался на дела. Увидел однажды Уграэля. Был он опять в белом бедуинском капюшоне, выглядел расстроенным и даже как будто бы обиженным на Данилова. Губы его разъехались из-под носа к ушам, звуки Уграэль выпускал сквозь ноздри.

- Отбываю, - сказал Уграэль, - опять в аравийские пустыни! - И он махнул рукой.

- Что ж, - сказал Данилов. - Там тепло.

- Мне это тепло!.. - плаксиво возразил Уграэль. - Да что говорить! Вам этого не понять! - И он пропал.

Несколько раз, будучи в окружении здешних лиц в буфете, возле столов канцеляристов, в лифте, - Данилов чувствовал еле ощутимые сигналы. То ли кто-то звал к себе Данилова, то ли сам имел нужду явиться ему. Но робел, стеснялся существ посторонних, чужих ему и Данилову. И лишь когда наконец Данилов оказался один под часами-ходиками с кукушкой, он вместе с сигналами ощутил нежный запах цветов анемонов. Неужели Химеко? Данилов взволновался. Всюду искал он прекрасную