Альтист Данилов

ал "Пассакалью" Генделя. А то будто маятник стучал - Данилов вел про себя счет времени. Исследователи, не разобравшись, записали два слоя звуков, возникавших в Данилове, совместили их, в этих местах и качество записи было неважное, что-то дрожало и потрескивало. Но Данилову никакие наслоения, никакие посторонние шумы не мешали слушать главную музыку.

Данилов был ею удивлен. И был доволен ею. Правда, некоторые сочетания звуков вызывали в нем протест, но Данилов вскоре склонился к тому, что протест неоснователен, а и такие сочетания возможны, просто они и для него свежи. Но он-то хорош! Сам же их создал и им удивляется! Сам же причудливым образом - но вполне сознательно и с удовольствием - смешивал звуки, ту же валторну сводил с ситарами, выхватывал дальние обертоны, и прочее, и прочее!.. "Нет, что-то есть, - думал Данилов, - есть! Эту музыку исполнить бы в другом месте!.." Музыка звучала и трагическая, даже паузы а паузы были частые и долгие - передавали напряжение и ужас, но в ней была и энергия, и вера, и случались мгновения покоя, надежды. Данилов был свободен в выражениях и звуковых средствах, и даже инструменты, каким он не всегда доверял раньше, - тенор-саксофон, электропианино, губная гармоника, синтезатор - оказались в колодце уместными... Танцевальную мелодию начала скрипка, и тут механический щелчок, похожий на щелчок тумблера, остановил ее.

- Все, - сказал Валентин Сергеевич. И обратился к Данилову: - Что это?

- Как что? - удивился Данилов. - Что именно?

- То, что мы сейчас вынуждены были слушать.

- Кто же вас вынуждал?

- Ведите себя серьезнее. Что это?

- Это музыка...

- Что?

- Это музыка, - твердо и даже с некоторым высокомерием сказал Данилов.

- Какая же это музыка? - в свою очередь удивился Валентин Сергеевич.

- Это музыка... - тихо сказал Данилов.

- Хорошо, - произнес Валентин Сергеевич. - Предположим, это музыка. В вашем понимании. Но отчего она звучит в вас? И так, словно в вас - сто инструментов?

- Это и есть уточнение?

- Отвечайте на вопрос, - строго сказал Валентин Сергеевич.

- Я же музыкант! - сказал Данилов. - Я - одержимый. Я и сам страдаю от этого. Но музыка все время живет во мне. Деться от нее я никуда не могу. Это мучительно. Что же касается множества инструментов и голосов, то что поделаешь, я - способный.

- Но это странная музыка, - сказал Валентин Сергеевич.

- Вся новая музыка странная, - сказал Данилов. - Потом она становится тривиальной. Эта музыка - новая. Она, простите, моя. В последние годы я увлекся сочинительством. Это как болезнь. Возможно, я музыкальный графоман, но сдержать себя я не могу. Где только и когда я не сочиняю! Порой с кем-нибудь разговариваю или делаю что-то, а сам сочиняю. Вот и теперь музыка рождается во мне. И я не волен это прекратить.

"Наверняка и сейчас пишут мои мысли", - думал Данилов.

- Вы помните, при каких обстоятельствах вы сочинили и исполнили только что прослушанную... музыку?

- Да, - сказал Данилов. - В