Три возраста Окини-сан

ит в советском учреждении, дабы удобнее вредить большевикам. А в одну из встреч на лестнице он Коковцева предупредил:

— Если завтра не скроетесь, вам ареста не избежать. Вчера кто-то ухлопал Урицкого, а он председательствовал в Петроградской Чека.

— Но я-то при чем? — удивился Коковцев.

— Сейчас-то все и начнется…

Совпало день в день: в Петрограде эсер Канегисер застрелил Урицкого, в Москве эсерка Фанни Каплан совершила злодейское покушение на вождя революции Ленина. Это случилось 30 августа 1918 года, а 5 сентября Совет Народных Комиссаров издал постановление, призывая граждан свободной России ответить на «белый» террор железным кулаком «красного» террора. В эти дни были арестованы не только контрреволюционеры, но и высшие сановники былой империи, ВЧК произвело массовые аресты генералов и адмиралов. Коковцев был удивлен, что его не тронули, относя этот либерализм ВЧК за счет положения своего сына на «красном» флоте… Его взяли не дома, а на Английской набережной. Полураздетая Ивона отделалась легким испугом, загородясь от чекистов французским паспортом:

— Я только и жду возможности вернуться в Париж!

— Пардон, мадам, а это кто? — показали ей на Коковцева.

Ивона пальчиком показала чекистам на Коковцева:

— Вы его сами об этом и спрашивайте!

— Я… контр-адмирал… — сказал он, стыдясь.

На вопрос, что он тут делает, Коковцев не мог сказать, что навещает вдову своего друга, ибо у вдов друзей, даже самых лучших, после полуночи обычно не задерживаются.

— Собирайтесь… пошли, — велели Коковцеву.

В этот момент он вспомнил заклинание Ольги: Бог накажет тебя, если сказал ты неправду. Открытый грузовик заносило на крутых поворотах переулков. Вот и Гороховая, дом № 2, — вылезай! На этот раз следователь попался не из тех, что сами сидели, а из тех, которые других сажают. Человек явно озлобленный и, как заметил Коковцев, никогда не высыпавшийся.

С первого же допроса адмирал заявил протест:

— Я не имел счастия удостоиться общения с вашим Урицким, о котором, каюсь, до нынешнего года даже не подозревал, что такой существует, и я не могу понять, за что меня взяли, если его застрелил какой-то ваш психопат.

— Не наш! Идет классовая борьба, — мрачно заявил следователь, шлепнув на стол рыхлую папку. — У вас отличный послужной список… прямо душа радуется, как полистаешь! Вот бы вам волю дать, вы бы сразу нас за горло схватили…

Коковцев даже вздрогнул: «Неужели Оболмасов прав?»

— Старался, как мог, — отвечал он.

— Я вижу… Монархист?

Коковцев объяснил то, что пришлось объяснять ранее, еще при Февральской революции, добавив не совсем осторожно:

— Но и вашей катавасии я тоже не приветствую…

— Оттого и давили революцию на царском флоте?

— Царский флот — для вас, а для нас — русский флот. Для вас — революция, а для нас — беспорядки, для флота губительные. Флот как боевая сила основан не на лозунгах и митингах со щелканьем семечек, а на приказе и дисциплине. Хотел бы я посмотреть — много ли навоюете вы с вашей анархией