Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

В целом можно сказать, что швейцарская эмиграция, этот важный аспект социально-экономической истории, богаче представлена в исторических исследованиях, чем в литературе. Однако имеются два знаменитых исключения. Первое литературное произведение удивительно тем, что в США его знает каждый ребенок, тогда как в Швейцарии оно совершенно исчезло из общественного сознания. Речь идет о написанной для юношества книге «Швейцарский Робинзон», 1812 года, которая благодаря одному гениальному мотиву вошла в мировую сокровищницу архетипических представлений. Некий швейцарский пастор, который с многодетной семьей направляется в Австралию, терпит кораблекрушение и, вместе со своими близкими, обретает спасение на экзотическом необитаемом острове. Они должны как-то выжить, и тут им очень помогают всяческие инструменты и утварь, по счастью тоже выброшенные волнами на берег. Рассказ бесконечен и насыщен всеми естественнонаучными и техническими знаниями, какими мог обладать приверженец Просвещения в конце XVIII века, а сверх того — благочестием, вдохновленным педагогическими задачами. Домочадцы пастора совершают дерзкие экспедиции во внутреннюю часть острова, где им попадаются животные и растения со всех континентов. Но самая эффектная находка автора сего достославного сочинения — «древесный дом», который семья строит для себя на ветвях дерева-гиганта, чтобы жить там, не опасаясь диких животных. Этот «древесный дом» воспламенил фантазию бессчетных детей и в США вплоть до сегодняшнего дня воплощается в тысячах древесных домиков, возводимых в укромных уголках частных садов. Английский заголовок книги, «Швейцарское семейство как Робинзон» (The Swiss Family Robinson), отождествляется теперь с детской мечтой о древесном доме. Количество англо-американских обработок этого сюжета — кинофильмов и телесериалов — уже практически необозримо, но постоянно продолжает расти. Семейная история Робинзонов популярна во всем мире не меньше, чем роман Шпири о девочке Хайди, вот только в самой Швейцарии никто об этом не знает и индустрия туризма (в частности, бернского) до сих пор не пыталась извлечь какую-то выгоду из неувядающего бестселлера. Дело в том, что изобретатель истории — пастор бернского собора Йоханн Давид Висс (1743–1818). Он долгое время рассказывал ее своим детям и включил в нее все, что знал о мире; его сын Йоханн Рудольф Висс (1782–1830), профессор философии и писатель, тоже живший в Берне, сделал из этого книгу и успел издать ее при жизни отца, в 1812 году, в двух томах, к которым позже прибавились еще два. Подобно тому, как не существует полного собрания сочинений Иоганны Шпири на немецком языке, а вот на японском оно имеется, оригинальную немецкоязычную версию «Швейцарского Робинзона» давно уже нигде не найдешь, зато в авторитетной серии Penguin Classics издан полный и неизмененный текст романа на английском языке — с волнующим детские сердца изображением «древесного дома» на обложке. Здесь мы сталкиваемся с поразительным феноменом: швейцарский роман об эмигрантах сам стал весьма удачливым эмигрантом. Странническая фантазия обоих Виссов породила произведение, которое, несмотря на многочисленные попытки оживить интерес к нему, не было по достоинству оценено швейцарскими читателями. Если бы «древесный дом» стоял на одном из альпийских пастбищ, все, возможно, повернулось бы по-другому.

Второе исключение, прославленное в литературе, это судьба (на сей раз засвидетельствованная историческими источниками) одного швейцарского эмигранта — генерала Саттера (собственно, Зуттера). Судьба эта настолько тесно переплелась с историей американской цивилизации, что образ генерала Саттера можно считать бессмертным. Саттер (о чем в какой-то мере знают и в Швейцарии), потерпев на родине ряд экономических неудач, в конце концов стал владельцем крупного земельного участка в Калифорнии. Сами эти экономические неудачи были вызваны его действиями, небезупречными с точки зрения закона, поэтому отъезд Саттера из Швейцарии в 1834 году сильно смахивал на бегство. Саттер приобрел большую часть долины Сакраменто, где и хозяйствовал, назвал ее Новой Гельвецией и правил там, как король. Потом вдруг на его земле обнаружили золото. 24 января 1848 года. Саттер пытался утаить этот факт, но не смог; вскоре сотни тысяч людей устремились от Сан-Франциско в глубь его владений. Земли генерала попросту захватывались, подвергались опустошению; юридической практики, которая могла бы этому воспрепятствовать, тогда не существовало. Генерал и сам прежде не обращал внимания на собственнические права местных индейцев. Саттер обеднел — и именно в таком качестве, как трагический контрастный образ к чудовищному количеству калифорнийского золота, которое по справедливости должно было бы принадлежать ему, вошел в историю. Этот сюжет многократно подвергался литературной обработке — например, в пьесе Цезаря фон Аркса [66]; но особенно яркое воплощение он получил у Блеза Сандрара, самого авантюрного швейцарского автора XX века, в романе «Золото» (1925). Сандрар описывает жизнь Саттера в лаконичной, ритмизированной прозе, тон которой кажется то холодным, то пламенным — это своего рода баллада, занимающая промежуточное место между экспрессионизмом и «новой вещественностью». Сандрар, который сам постоянно вел странническое существование, очевидно, увидел в Саттере родственную душу. Этим, наверное, и объясняется необычная повествовательная техника книги, отчетливо выделяющейся на фоне многих добротных прозаических произведений первой половины XX века. Сандрар, должно быть, понимал, что и сам он, как генерал Саттер, мог бы стать литературным персонажем; хотя никогда нельзя определить, в какой мере его дерзкие книги отражают то, что он действительно пережил, скитаясь по всему миру и постоянно полагаясь на волю случая, а в какой — являются порождением его творческого сознания. Но даже если верно второе, фантазии Сандрара следует отнести к самым смелым экспедициям эпохи литературного модерна — из тех, исходным пунктом которых была Швейцария.

На рубеже XXI века в Швейцарии резко возрастает количество романов и рассказов, в которых комбинируются художественный и документальный подходы и идет речь о необычных судьбах путешественников или эмигрантов, на всех континентах. В этой связи стоит упомянуть Лукаса Хартмана с несколькими его романами, Кристиана Галлера с романом «Проглоченная музыка», Маргрит Шрибер с романом «Уродливейшая женщина в мире», Клауса Мерца с его «Аргентинцем», но прежде всего — Алекса Капю, который развил в себе великолепный нюх на такого рода сюжеты. Вообще этот тренд, как кажется, противостоит право-националистическому движению в швейцарской политике с его изоляционизмом, подпитывающимся романтическими идеями, и враждебностью к космополитическим традициям страны. Важным предшественником упомянутых произведений был, помимо многочисленных книг Урса Видмера о пересечении границы, не столько документальных, сколько фантастических (в этом смысле Видмер соприкасается как с Герхардом Майером, так и с чудовищным Адольфом Вёльфли [67]), роман Юрга Федершпиля «Баллада о тифозной Мэри» (1982) — который, правда, не достиг уровня ошеломляющего своей лапидарностью «Золота» Блеза Сандрара, но, тем не менее, стал одной из наиболее успешных в США швейцарских книг. Вершиной этого жанра на сегодняшний день можно считать роман Лукаса Берфуса «Сто дней» (2008), совершенно неожиданно написанный самым успешным из молодых швейцарских драматургов: произведение, которое в своей актуальности (как роман о сегодняшнем дне, как критический анализ помощи, оказываемой Швейцарией развивающимся странам, как нео-экзистенциалистское исследование утраченного субъекта и как жуткая панорама геноцида в Руанде в 1994 году) все еще остается в литературном ландшафте эрратическим валуном — прославленным, спорным, до сегодняшнего дня по-настоящему не освоенным.