Три возраста Окини-сан

они, слетавшей с бортов, от нехватки угля, установок иностранных прицелов и дальномеров…

— Да! — ожесточился он. — И не стоит смеяться, дамы и господа: я действительно лежал под столом. Это, пожалуй, единственное место, где можно было не бояться, что тебя затопчут в случае алярма. Потому я и оказался под столом. Рентгеновские снимки, сделанные японцами в Сасебо, сейчас переданы в петербургский госпиталь. Они могут служить доказательством тому, что под стол кают-компании гнала не трусость, а лишь естественное желание израненного человека, мечтающего об одном — хоть на минуту спастись от боли…

Все внимание публики было приковано, конечно же, к Рожественскому, и, как ни старался председательствующий выгородить адмирала из этого дела, тот упрямо брал всю вину на себя:

— Мне приписывают невменяемость в момент сдачи «Бедового», это не так… Да, верно, я никогда не отдавал словесного приказа сдать корабль противнику. Однако на вопрос Клапье де Калонга, сдавать или не сдавать корабль, я допустил кивок головы , который объективно можно расценивать как мое согласие… Прошу суд вынести мне смертный приговор через расстрел, которого я и заслуживаю как не исполнивший долга перед отечеством и опозоривший свое положение флотоводца!

Был и другой суд. Но в Кронштадте о нем и не подозревали. Во всяком случае, такие, как Коковцев.

Адмирал был оправдан. Коковцев тоже, и он крикнул:

— Оправдан, но все-таки опозорен вами, господа…

К расстрелу приговорили Клапье де Колонга, Баранова и Филипповского; смертную казнь им заменили удалением со службы, и плачущий флагманский штурман говорил:

— Опять не повезло мне, Владимир Василич… У меня же застарелый рак желудка. Надеялся, что в бою японцы излечат. Бог миловал при Цусиме, так и здесь не удалось умереть!

Коковцев за эти дни суда не поседел, но Ольга Викторовна вздрагивала по ночам, она похудела, издергалась.

— Дачу в Парголове все равно лучше продать, — сказал он ей. — Может, и в самом деле поехать в Биарриц?

— Владя, как ты не можешь понять моего состояния? Не Биарриц нужен мне сейчас… Верни мне Глашу и ее ребенка! Я тебя умоляю: где хочешь, но разыщи нашего внука.

— Хорошо, — сказал Коковцев. — Это я тебе обещаю.

Департамент полиции дал ему обстоятельную справку: Глафира Матвеевна Рябова, окончившая «Классы горничных, и нянек» в школе Трудолюбия на Обводном канале, ныне проживает в Уфе, где стала женою телеграфиста Ивана Ивановича Гредякина.

— Зачем она нужна вам? — спросили в департаменте.

— Значит, нужна… Благодарю, господа, за справку.
* * *

Для Коковцева Глаша оставалась последним звеном, что связывало его с сыном… Уфа показалась ему приличным и чистеньким городком. Коковцев зашел на телеграфную станцию, из аппарата Морзе выбегала длинная линия текста, которую телеграфист и надорвал.

— Вы, случайно, не Иван Иванович Гредякин?

Молодой парень в распахнутом кителе ответил:

— Да. А с кем имею честь?

— Владимир Васильевич Коковцев.

— Знаю, знаю… Глаша обрадуется.