Рыбаки

те поры, как звал тебя в дом к себе, говорил: "Ты передо мной что дуб стогодовалый!" - молвил ты, стало быть, не в добрый час. Вот тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки не смогу поднять... Ты десятью годами меня старее... никак больше... а переживешь этот дуб-ат!.. - проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.

- Полно, сосед... что ты загадываешь! Один создатель ведает, что будет впереди... Бог милостив!.. Авось еще поживешь с нами...

- Нет, уж я не встану! - отрывисто сказал Глеб.

- Чем так-то говорить, помолись-ка лучше богу: попроси у него облегчения, продлил бы дни твои! Теплые наши молитвы, по милосердию божию, дойдут до господа...

- Болезнь во всем во мне ходит: где уж тут встать! - проговорил Глеб тем же отрывистым тоном. - Надо просить бога грехи отпустить!.. Нет, уж мне не встать! Подрубленного дерева к корню не приставишь. Коли раз подрубили, свалилось, тут, стало, и лежать ему - сохнуть... Весь разнемогся. Как есть, всего меня разломило.

- Усталому-то последняя верста тяжелее пяти первых кажется... Вздохнешь маленько, бог даст, поправишься...

- Пятьдесят лет уставал каждый день, лиха не чаял... не от того совсем! - перебил Глеб.

- Мало ли что, Глеб Савиныч! Года твои не те были. Много на них понадеялся... Я говорил тебе не однова: полно, говорил, утруждать себя, вздохни; ты не слушал тогда...

- Слушать-то нечего! - нетерпеливо перебил Глеб. - По-твоему, брось работу, сам на печку ложись!

- Оборони, помилуй бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года его. Только надо делать дело с рассудком... потому время неровно... вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное... самая что ни на есть кислота теперь... а ты все в воде мочишься... знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться...

- Наша вода мягкая: с нее ничего не сделается... не от того совсем! упрямо заключил Глеб и повернулся спиной к собеседнику, как бы желая показать ему, что не стоит продолжать разговора.

С этого дня он не вставал уже с печки. Трудно определить, в чем именно состояла болезнь Глеба. Отвергая с таким упрямством догадки домашних, которые единодушно утверждали, будто немощь его происходила от простуды, он был, может статься, более прав, чем казалось. И в самом деле, если б пребывание в студеной воде могло сокрушить Глеба, - если б ненастье, лютый ветер, мокрая одежда, просыхавшая не иначе, как на теле, в состоянии были производить на него какое-нибудь действие, Глебу давным-давно следовало умереть. Его не стало бы с двадцатилетнего возраста. Тогда еще начал он заниматься промыслом. Каждый год после этого, в глухую осень, когда Ока начинала стынуть и покрывалась тонкой корой ледяных игл, он проводил целые дни в воде по пояс, и все-таки ничего ему не делалось. Оттого, и дожив до семидесяти лет, он не хотел верить простуде. Самый лед мог уже казаться ему "мягкою водою". Вообще говоря, в простонародье так же редко умирают от простуды