Пушкин - историк Петра

70

реакцию вызовет у Пушкина перспектива служить в ведомстве, за связь с которым поэт уже высмеял Булгарина в широкоизвестной эпиграмме. Провокация была очевидной и не нашла поддержки у Бенкендорфа.

После обмена письмами между двумя руководителями всесильных ведомств Нессельроде подал прошение царю назначить Пушкину жалование “со дня определения его в ведомство Министерства иностранных дел” ¹⁴³. Была наложена резолюция: “Высочайше повелено требовать из Государственного казначейства с 14-го Ноября 1831 года по 5.000 р. в год на известное его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги титулярному советнику Пушкину” ¹⁴⁴. 27 июля поэт расписался в получении денег “...с 14-го Ноября 1831 г. по 1 Мая сего 1832 года всего 2319 р. 44 1/4 к.” ¹⁴⁵. Таким образом, обе стороны согласились считать 14-е ноября 1831 года официальной датой начала работы поэта над “Историей Петра”. Факт этот до сих пор не оценен исследователями, хотя он во многом определял поведение поэта в последние годы жизни. Пушкин поступал на службу для исполнения конкретного задания. Вряд ли срок окончания работы заранее оговаривался, но он безусловно присутствовал при составлении договора в форме “разумного” предела. Ситуация была щепетильной. Царя и его окружение не интересовала скрупулезная работа поэта в архиве и достоверность исторического повествования. Нужна была выполненная в хорошем стиле парадная история Петра. Пушкина просто наталкивали на мысль поспешить. В Зимнем дворце полным ходом шли работы по созданию зала Петра I. Если иметь в виду, что в начале 1836 года Бенкендорф уже предлагал царю заменить поэта, то вероятно, речь шла о сроке в два-три года. Вместе с тем, Пушкин, опираясь на опыт Карамзина, свободно распоряжавшегося своим временем, имел право на год-другой отложить исполнение заказа.

Ожидая решение власти, поэт 27 мая в письме к Бенкендорфу предлагал свои условия соглашения: “...Служба, к которой он¹⁴⁶ соблаговолил меня причислить и мои литературные занятия заставляют

71

меня жить в Петербурге, доходы же мои ограничены тем, что доставляет мне мой труд. Мое положение может обеспечить литературное предприятие (...) стать во главе газеты...”(ХV,23). Пушкин предлагает власти выбор: либо дать ему приличное жалование, либо - возможность самому зарабатывать на жизнь, и начинает работу над “Историей Петра”, тем самым подчеркивая, что со своей стороны приложит известное старание. Есть, по крайней мере, одно свидетельство этому - записки А.Н.Муравьева: “...Четыре года я, не встречался с ним по причине Турецкой кампании и моего путешествия на Востоке, и совершенно нечаянно свиделся в архиве министерства иностранных дел, где собирал он документы для предпринятой им истории Петра Великого” ¹⁴⁷.

Жалование, которое в итоге получил Пушкин, было недостаточным. Вместе с тем, формальное разрешение на издание газеты вроде бы давало возможность дополнительного заработка. Это был единственный краткий момент, когда, казалось, интересы власти и поэта, если не совпадали, то и не противоречили друг другу. Пушкину вернулось хорошее настроение. По свидетельству Муханова, он хотел “...доказать правительству, что оно может иметь дело с людьми хорошими, а не с литературными шельмами, как доселе сие было” ¹⁴⁸. Поэт даже пытается советовать редактору запрещенного “Европейца” Киреевскому, как обращаться с властью, чтобы добиться взаимопонимания, и не скрывает при этом удовлетворение от решения собственной проблемы: “...Вы одни не действовали (...) Вы должны были оправдываться из уважения к себе и, смею сказать из уважения к государю, ибо нападения его не суть нападения Полевого или Надеждина (...) начните Ваше письмо тем, что, долго ожидав запроса от правительства, Вы молчали до сих пор по ect (...) Мне разрешили на днях политическую и литературную газету. Не оставьте меня, братия! (...) Напишите мне несколько слов (не опасаясь тем повредить моей политической репутации)”(ХV,26).

Пушкин ринулся организовывать дело, которое, с одной

72

стороны, позволяло ему вести действенную литературную борьбу, а с другой - поправить материальное положение. Вероятно, получив в конце июля деньги и определившись в сроке, Пушкин на какое-то время откладывает работу над “Историей Петра” и занимается газетой. В это же время, где-то в августе 1832 - январе 1833 г. Душкин, продолжая размышлять над художественным воплощением темы петровской России, внес в рабочие тетради план повести о дворянине-пугачевце Шванвиче. Поездка в Москву в конце сентября - начале октября, которая в основном была посвящена изданию первого номера “Дневника” и долговым обязательствам поэта, привела к неожиданному результату. Нащокин рассказал Пушкину историю человека, пострадавшего от чиновного произвола: “Мне пришел в голову роман, и я, вероятно, за него примусь, но покамест голова моя кругом идет при мысли о газете”(ХV,34). А уже 2 декабря поэт писал П.Нащокину: “....первый том “Островского” кончен и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение (...) Я написал его в две недели (...) Мой журнал остановился, потому что долго не приходило разрешение (...) Я и рад. К будущему успею осмотреться и приготовиться”(ХV,37). Известно, что до конца года Пушкин напряженно работает над “Дубровским”. Почему поэт не стал издавать газету? Возможно, Пушкин решил, что внимание к герою петровской России, а значит и к самой “Истории Петра”, для него важнее. Во всяком случае, поэт должен был почувствовать разницу между тем, как быстро власти допустили его к занятиям в архиве, и той неопределенностью, которая возникла вокруг выпуска газеты, и, подталкиваемый таким образом, вынужден был вернуться к главной теме.

Работая над “Дубровским” и описывая мытарства героя, Пушкин был удовлетворен им, но с приближением развязки романа, к середине января, работа неожиданно замедляется. Поэт отвлекается, пишет стихотворения из цикла “Подражание древним”. Где-то в январе, в первой или второй декаде, начинает новую рабочую тетрадь, известную как “Альбом без переплета”, с перебеленных Х-Х1 строф

73

“Езерского”: “Над омраченным Петроградом (...) Нева шумела; бился вал”, где рядом с описанием наводнения: “Нева в волненьи возмущенном Приподымалась <...>”(V,97), вновь возникает ставшая привычной тема разложения старинного русского дворянства - строфы : “...Мне жаль, что сих родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух (...) Что исторические звуки Нам стали чужды, хоть спроста Из бар мы лезем в tiers etat” ¹⁴⁹.

Интересно, что, занимаясь изучением истории французской революции летом 1831 года, поэт размышлял в заметке “О генеральных штатах”: “Третье сословие равняется нации минус знать и духовенство. Рабо де Сент-Этьен. Это значит: нация равняется народу минус его представители”(ХII,196). Таким образом, Пушкин возражал против того, чтобы считать третье сословие носителем народного мнения. Более того, в противовес ему, он называл знать “отборной частью нации, хотя и облеченной чрезмерными преимуществами, но представляющей собой класс просвещенный и имущий”, который “неразумно обессиливать”. То, к чему это могло привести на русской почве, поэт принялся исследовать на примере судьбы Дубровского. В своих заметка “О дворянстве” Пушкин делал довольно загадочный, на первый взгляд, вывод, ставя рядом два, казалось бы, взаимоисключающих события: “Падение постепенное дворянства; что из того следует? Восшествие Екатерины II, 14 декабря и т.д.”(ХII,206). В конце 1834 года в дневнике поэт так объяснил столь неожиданное сопоставление: “... Что касается до tiers etat, что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много”(ХII,335).