Фома Гордеев

на бутылки пред собой, боясь опрокинуть их.

Против Кононова на козлах стоял бочонок старой водки, выписанной им из Польши, в огромной раковине, окованной серебром, лежали устрицы, и выше всех яств возвышался какой-то разноцветный паштет, сделанный в виде башни.

- Господа! Прошу! Кто чего желает! - кричал Кононов. - У меня всё сразу пущено, - что кому по душе... Русское наше, родное - и чужое, иностранное,. всё сразу! Этак-то лучше... Кто чего желает? Кто хочет улиток, ракушек этих а? Из Индии, говорит...

А Зубов говорил своему соседу, Маякину;

- Молитва "Во еже устроити корабль" к буксирному и речному пароходу неподходяща, то есть не то - неподходяща, - а одной ее мало!.. Речной пароход, место постоянного жительства команды, должен быть приравнен к дому... Стало быть, потребно, окромя молитвы "Во еже устроити корабль", -читать еще молитву на основание дома... Ты чего выпьешь однако?

- Я человек не винный, налей мне водочки тминной!.. - ответил Яков Тарасович.

Фома, усевшись на конце стола, среди каких-то робких и скромных людей, то и дело чувствовал на себе острые взгляды старика.

"Боится, что наскандалю..." - думал Фома.

- Братцы! -хрипел безобразно толстый пароходчик Ящуров. - Я без селедки не могу! Я обязательно от селедки начинаю... у меня такая природа!..

- Музыка! Вали "Персидский марш"...

- Стой! Лучше- "Коль славен"...

- Дуй "Коль славен"...

Вздохи машины и шум пароходных колес, слившись со звуками музыки, образовали в воздухе нечто похожее на дикую песню зимней вьюги. Свист флейты, резкое, пение кларнетов, угрюмое рычание басов, дробь маленького барабана и гул ударов в большой - всё это падало на монотонный и глухой звук колес, разбивающих воду, мятежно носилось в воздухе, поглощало шум людских голосов и неслось за пароходом, как ураган, заставляя людей кричать во весь голос. Иногда в машине раздавалось злое шипение пара, и в этом звуке, неожиданно врывавшемся в хаос гула, воя и криков, было что-то раздраженное и презрительное...

- А что ты вексель отказался мне учесть - этого я по гроб не забуду! кричал кто-то неистовым голосом.

- Бу -удет! разве здесь счетам место? -раздавался бас Боброва.

- Братцы! Надо речи говорить!

- Музыка - цыц!

- Ты приди ко мне в банк, я тебе и объясню, почему не учел...

- Речь! Тише...

- Му -узыка, переста -ать!

- "Во лузях"!..

- "Мадам Ангу"!..

- Не надо! Яков Тарасыч -просим!

- Это называется - страсбургский пирог...

- Просим! Просим!

- Пирог? Н -не похоже... ну, все-таки я поем!..

- Тарасыч! Действуй...

- Братцы мои! Весело! Ей-богу...

- А в "Прекрасной Елене" она, голубчик, выходила совсем почти голенькая...- вдруг прорвался сквозь шум тонкий и умиленный голос Робустова.

- Погоди! Иаков Исава - надул? Aгa!

- Тарасыч! Не ломайся!

- Тише! Господа! Яков Тарасович скажет слово!

И как раз в то время, когда шум замолк, раздался чей-то громкий, негодующий шёпот:

- Ка -ак он -на меня,