Фома Гордеев

он ожидал увидать в лице его что-то необычное, непохожее на обыкновенных людей. Он думал, что Тарас и говорит как-нибудь особенно и одевается по-своему, вообще не похож на людей. А пред ним сидел солидный человек, строго одетый, очень похожий лицом на отца и отличавшийся от него только сигарой. Говорит он кратко, дельно, о простых таких вещах, -где же особенное в нем? Вот он начал рассказывать отцу о выгодности производства соды... В каторге он не был, наврала Любовь!

Она то и дело появлялась в комнате. Ее лицо сияло счастьем, и глаза с восторгом осматривали черную фигуру Тараса, одетого в такой особенный, толстый сюртук с карманами на боках и с большими пуговицами. Она ходила на цыпочках и как-то всё вытягивала шею по направлению к брату. Фома вопросительно поглядывал на нее, но она его не замечала, пробегая мимо двери с тарелками и бутылками в руках.

Случилось так, что она заглянула в комнату как раз в то время, когда ее брат говорил отцу о каторге. Она замерла на месте, держа поднос в протянутых руках, и выслушала всё, что сказал брат о наказании, понесенном им. Выслушала и -медленно пошла прочь, не уловив недоумевающе -насмешливого взгляда Фомы. Погруженный в свои соображения о Тарасе, немного обиженный тем, что никто не обращает на него внимания и еще ни разу не взглянул на него, - Фома перестал на минуту следить за разговором Маякиных и вдруг почувствовал, что его схватили за плечо. Он вздрогнул и вскочил на ноги, чуть не уронив крестного.

- Вот -гляди! Вот Маякин! Его кипятили в семи котлах, а он - жив! И богат! Понял? Без всякой помощи, один - пробился к своему месту! Это значит Маякин! Маякин - человек, который держит судьбу в своих руках... Понял? Учись! В сотне нет такого, ищи в тысяче... Так и знай: Маякина из человека ни в чёрта, ни в ангела не перекуешь...

Ошеломленный буйным натиском, Фома растерялся, не зная, что сказать старику в ответ на его шумную похвальбу. Он видел, что Тарас, спокойно покуривая свою сигару, смотрит на отца и углы его губ вздрагивают от улыбки. Лицо у него снисходительно довольное, и вся фигура барски гордая. Он как бы забавлялся радостью старика...

А Яков Тарасович тыкал Фому пальцем в грудь и говорил:

- Я его, сына родного, не знаю, - он души своей не открывал предо мной... Может, между нами такая разница выросла, что ее не токмо орел не перелетит черт не перелезет!.. Может, его кровь так перекипела, что и запаха отцова нет в ней... а - Маякин он! И я это чую сразу... Чую и говорю: "Ныне отпущаеши раба твоего, владыко!.."

Старик дрожал в лихорадке ликования, точно приплясывал, стоя пред Фомой.

- Ну, успокойтесь, батюшка! - сказал Тарас, неторопливо встав со стула и подходя к отцу. - Сядем...

Он небрежно усмехнулся Фоме и, взяв отца под руки, повел к столу...

- Я в кровь верю! - говорил Яков Тарасович. - В ней вся сила! Отец мой говорил мне: "Яшка! ты подлинная моя кровь!" У Маякиных кровь густая, никакая баба никогда не разбавит ее... А мы выпьем шампанского! Выпьем?