История всемирной литературы Т.3

Далеко не случайно, что в эту бурную эпоху, полную кровавых междоусобиц, заговоров, таинственных убийств и жестоких казней, за перо брались не просто свидетели всех этих событий, но их непосредственные участники. Наиболее талантливым из них, наиболее продуктивным и впоследствии самым популярным был Брантом.

Жизнь Брантома не менее типична для своего времени, чем жизнь Рабле для первой половины века. Выходец из старинной дворянской семьи, Пьер де Бурдей, сьёр де Брантом (1540—1614), как и его предки, смолоду состоял на службе у французских королей. Человек Ренессанса, Брантом много путешествовал; особое значение имела для него поездка в Италию, где он присутствовал на избрании папы Пия IV (1559) и побывал в Неаполе у Марии Арагонской. С равным энтузиазмом он знакомился с ренессансными дворцами и соборами, античными развалинами и просто с повседневной жизнью итальянских городов. Его очаровывали и пленительный изгиб горных кряжей, и яркая красота итальянских женщин. Понимая, быть может, слишком буквально горацианские призывы наслаждаться каждым мгновением бытия, Брантом долго вел жизнь светского повесы, ухаживая за фрейлинами королевы Екатерины Медичи, шутя сочинял стихи «на случай», беззаботно менял покровителей, поступая на службу то к одному принцу крови, то к другому, а то бросая все и пускаясь в дальние странствия — в Шотландию, Испанию, на Мальту. Впрочем, эти поездки все-таки бывали чаще всего связаны с его служебными обязанностями: Брантом с юных лет находился не только в центре придворной жизни своего времени, но и в центре политических событий эпохи. Он принял участие во всех военных кампаниях второй половины века, воюя против итальянцев и испанцев, а с испанцами — против турок, он сражался при Дрё и при Жарнаке в ходе религиозных войн, в большинстве из которых он активно участвовал. Он знал всех известных людей своего века — от королей и принцев, прелатов и военачальников (типа Филиппа Строцци) до правоведов, эрудитов и писателей. Детство Брантома прошло при маленьком «дворе» Маргариты Наваррской, повествовательную манеру которой он не без успеха повторял в своих многочисленных писаниях.

Литератором Брантом стал скорее не по призванию, а по воле случая: пребывая в опале в своем родовом замке, он во время верховой прогулки упал с лошади и на многие месяцы оказался прикованным к постели. Он начинает диктовать своему секретарю и домоправителю нечто вроде мемуаров, как бы заново переживая волнения молодости, рассказывая о виденном, слышанном и даже когда-то прочитанном. Эти «поиски утраченного времени», столь понятные у натуры импульсивной, увлекающейся, чуткой и в один день лишившейся всех источников своих ярких переживаний, постепенно сложились в монументальную и полную ценнейших подробностей картину, отразившую красочную и переменчивую эпоху, в которую жил и которой жил сьёр де Брантом.

Он был прежде всего непревзойденным мастером портрета, емкого, в достаточной степени обобщенного, но в то же время индивидуализированного и живого. Короли Генрих II и Генрих III, коннетабль Монморанси, адмирал Колиньи, маршал Строцци, герцог де Гиз, Анна Бретонская, Екатерина Медичи, Мария Стюарт и многие другие были изображены Брантомом, быть может, и не всегда вполне достоверно и точно, но неизменно выпукло и ярко. Брантом любил сообщать забавные подробности и рассказывать анекдоты, которые развертываются порой во вполне законченные, искусно построенные новеллы (недаром он так любил «Гептамерон» Маргариты Наваррской и так часто на него ссылался), но среди этих непритязательных и нанизанных по ассоциативному принципу цепи непринужденных разговоров писатель высвечивал доминирующие черты в характере изображенного лица, повествовал о критических ситуациях в его жизни. Таков, например, подробный, внешне спокойный и дотошный, но пронизанный внутренней энергией рассказ об убийстве адмирала Колиньи или полный трагического лиризма этюд о казни Марии Стюарт.

Брантом не обладал глубоким умом и широкой эрудицией, но он был наблюдательным и тонким человеком; кроме того, он слегка приобщился к гуманистическим штудиям в Пуатье и Париже, неплохо знал литературу своего времени (он был страстным поклонником Ронсара и его школы). Ему не была чужда работа над стилем, образцами которого были для него, с одной стороны, Маргарита Наваррская со своим «Гептамероном», а с другой — Амио как переводчик Плутарха.

Помимо многочисленных жизнеописаний своих знаменитых современников, Брантом оставил примечательный «Трактат о дуэлях» и самую знаменитую свою книгу — своеобразный трактат «Галантные дамы» (первое изд. — 1666), разделенный на семь «рассуждений». Наукообразие трактата — лишь в его внешней форме, в заголовках его частей. По своему содержанию — это опять-таки свободный поток мыслей и воспоминаний, верно схваченных психологических черточек и эстетических наблюдений. И все это пересыпано «примерами» и историями (порой весьма рискованного свойства), вычитанными из книг, когда-то услышанными или даже пережитыми автором.

Брантом был солдатом и много вспоминал о ратных делах (два основных его цикла портретов-биографий посвящено современным ему военачальникам). Но он был также придворным, и дворцовые интриги, в том числе и любовные, естественно, занимают в его книгах немалое место.

Совсем иным был писательский темперамент Франсуа Ла Ну (1531—1591) и особенно Блеза де Монлюка (1502—1577). Оба были профессиональными военными и в своих записках повествовали в основном об осадах, сражениях и походах.

Монлюк всю жизнь тянул служебную лямку и прошел путь от простого стрелка до маршала Франции. На склоне лет он удалился в свой скромный замок, где и продиктовал свои «Комментарии» (изд. 1592). За образец он взял не Плутарха и не средневековых хронистов (типа Фруассарэ), а Юлия Цезаря, о чем и сказал во введении к своей книге: «Цезарь, самый великий человек из всех, что являлись в этот мир, указал нам путь; он тоже написал «Комментарии», описывая ночью то, что совершил днем. Что касается меня, то и я пишу свои; они могут показаться не очень изящными, ибо написаны рукой солдата, к тому же гасконца, который всегда заботился больше о том, чтобы правильно поступить, чем правильно сказать». И среди читателей своих Монлюк хотел бы видеть прежде всего солдат: им было чему у него поучиться, а он многое мог и хотел им рассказать с предельной прямотой.

«Комментарии» Монлюка — это книга мемуарная. Писатель рассказывает лишь о том, что сам видел и испытал. И тут он, казалось бы, шокирующе откровенен и правдив. Он охотно сообщает о своих финансовых махинациях и гордится тем, что ему удалось к концу жизни сколотить небольшое состояние. С деловитой дотошностью рассказывает он, как устанавливал «порядок» в Гиени, куда был послан Карлом IX в пору религиозных войн, или как он во время обороны Сиены выгнал из осажденного города «лишние рты» — служанок, белошвеек,

часовщиков — словом всех тех, кто не мог внести свой вклад в оборону; все они, как бесстрастно сообщает Монлюк, либо погибли от голода у стен родного города, либо были перебиты неприятелем.

Монлюк подробен и точен; так, он сообщает, почем продавались собаки, а почем кошки или крысы в осажденной голодной Сиене, или перечисляет, чем он угостил герцога де Гиза в своем шатре. Но за этой бесстрастностью и бесчеловечностью встает образ натуры незаурядной, по-своему глубоко принципиальной и честной, не терпящей никаких уверток и ухищрений в трудном и в общем-то не очень гуманном ремесле солдата. Монлюк прекрасно знал изнанку солдатской службы, и хотя он был участником знаменитых сражений и эффектных побед, в его «Комментариях» рядом с рассказом о них повествуется и о повседневной жизни воина — о постоянном недоедании, о холоде ночных биваков, о тяжести долгих переходов и изнурительности длительных осад. Рядом с портретами прославленных военачальников (Баярда, Строцци, Конде) Монлюк не забыл и простых офицеров, своих соратников по военным кампаниям и своих непосредственных помощников и подчиненных. Монлюк не был апологетом войны, хотя и гордился своими ратными успехами. Он ясно отдавал себе отчет в том, какие невзгоды приносит простому человеку война. Он не забывает написать в «Комментариях» о разоренных городах, о бессмысленной жестокости и мародерстве, о слезах вдов и сирот. И вот что показательно: главную ответственность за бедствия войны он не раз смело возлагает на сильных мира сего, прежде всего на королей (вот, возможно, почему его книга смогла увидеть свет лишь на исходе религиозных войн, в преддверии нового царствования). Но коль скоро война началась, Монлюк ждет, что каждый выполнит свой долг. В военном человеке мемуарист ценит не только гениальную импровизацию и рискованный азарт, но и точность в выполнении поставленной задачи, надежность, деловитость и находчивость. И смелость, конечно. Но последнее для него как-то настолько само собой разумеется, что не вызывает особых восторгов.