Так было

ит греческих и латинских классиков и столярное мастерство; в его рабочем кабинете вся мебель сделана его руками.

Это правда. Да если всмотреться, то и вид он имеет скромного буржуа: таких толстяков с большими носами, издающими трубный звук, много можно встретить по праздникам на реке, где они целыми часами ловят рыбу. Ничтожные, смешные люди с большими носами.

Но ведь он же был король! Что же это значит? Тогда всякий может быть королем; тогда безграничным повелителем над людьми может стать и горилла? И ей воздвигнут золоченый трон, и ей будут воздавать божеские почести, и она будет устанавливать законы жизни для людей - горилла с волосатым телом, жалкий пережиток, шатающийся по лесам.

Уже кончается короткий осенний день, и народ начинает выражать нетерпение: зачем так долго возятся с тираном? Уж не новая ли измена? В полутемной комнате, где тихо встречаются два представителя, ушедшие из собрания. Они присматриваются, узнают друг друга и молча ходят рядом, почему-то избегая прикосновений. Ходят.

- Но где же тиран? - внезапно вспыхивает один и схватывает другого за плечо.- Скажи мне, где тиран?

- Не знаю. Мне стыдно идти туда.

- Ужасные мысли! Неужели ничтожество и есть тирания? Неужели ничтожные и есть тираны?

- Не знаю. Мне стыдно.

Было тихо в маленькой комнате, но отовсюду - со стороны собрания, с площади, где толпился народ,- приносился ровный гул. Быть может, каждый говорил тихо, а вместе получался стихийный грохот, подобный грохоту далекого океана. На стенах забегали красные полосы и пятна - по-видимому, внизу, за окнами зажгли факелы. Где-то поблизости послышался грузный топот ног и тихое бряцание оружия: сменяли караулы. Кого они караулят: неужели этого?

- Его нужно выбросить из страны.

- Нет. Народ не позволит. Его нужно убить.

- Но ведь это же будет новый обман.

Багровые пятна прыгают по стене, ползут и мечутся смутные дымчатые тени: словно в неясном сне проходят кровавые дни прошлого и настоящего - и нет им конца. Гул на площади растет; уже чудятся отдельные вскрики.

- Первый раз в жизни я почувствовал сегодня страх.

- И отчаяние. И стыд.

- И отчаяние. Дай мне руку, брат. Какая холодная!..

Здесь, перед лицом неведомой опасности, в минуту великого стыда поклянемся, что не мы предадим несчастную свободу. Мы погибнем, я это почувствовал сегодня, но, погибая, крикнем: "Свобода! Свобода, братья!" Так крикнем, чтобы эесь мир рабов содрогнулся от ужаса. Крепче жми мне руку, брат!

Было тихо, и багровые пятна вспыхивали не стенах, и дымные молчаливые тени двигались куда-то, а за окнами все яростнее грохотала бездна. Словно сорвался страшный ветер - с севера и юга, с запада и востока - и поднял страхом трепещущую массу. Обрывки песен - вой,- и в хаосе звуков огромными, зубчатыми черными линиями выведенное слово:

- Смерть!.. Смерть тирану!

Они стояли, и слушали, и думали о чем-то. Время уходило, а они все стояли, неподвижные среди беснующихся теней огня и дыма, и казалось, что