Ультиматум. Ядерная война и безядерный мир в фантазиях и реальности

А тут еще возвращение к образу Робура. И снова пробудившаяся тревога за достижения науки, которыми овладели безумцы. Если в "Робуре-Завоевателе" (1886) продолжал звучать гимн во славу авиации, технического гения человека, то в вышедшем спустя 18 лет "Властелине мира" — ровно десятилетие оставалось до Сараева — тон куда мрачнее. И герой не тот; теперь это гениальный одиночка-мизантроп, одержимый жаждой власти над миром…

В 1888 году, когда писатель работал над последним романом из серии о Пушечном клубе, он с тревогой заметил по поводу развития взрывчатых веществ: "Неизвестно, какой прогресс в этом деле сулит нам будущее. Быть может, скоро найдутся средства уничтожать целые армии на любом расстоянии" ^[33]. Герой романа "Флаг Родины" (1904) такое средство нашел — но к его изобретению я вернусь позже, ибо, как часто случалось, великий фантаст в этом произведении "угадал" по высшему счету. Хотя, может быть, и сам не заметил.

Незадолго перед кончиной (жить ему оставалось менее полугода) Жюль Верн поделился с журналистами тревогой в связи с русско-японской войной: "Это пролитие крови приводит меня в ужас. Самые новейшие смертоносные орудия и взрывчатые вещества впервые вводятся в употребление… Но все же, мне кажется, есть действенные факторы, которые будут способствовать ограничению войн в будущем. Один из них — трудность доведения операции до определенного исхода благодаря усовершенствованию вооружения с обеих сторон, а другой — исключительная дороговизна, которая может привести к обнищанию целые государства… Цивилизованное варварство! Тем более дипломаты должны стараться сохранить мир… Но что бы нам ни угрожало сейчас, я верю в созидательные силы разума. Я верю, что народы когда-нибудь договорятся между собою и помешают безумцам использовать величайшие завоевания науки во вред человечеству" ^[34].

Шел только пятый год нового века. И, не задерживаясь с выработкой соответствующего ему нового мышления, самые прозорливые уже принялись закладывать первые камни в фундамент совершенно иных представлений о технике и прогрессе, мире и войне.

И все-таки в своих воззрениях на прогресс, на мир и войну Жюль Верн остался в уходящем столетии. Он только чуть внимательнее современников глядел за горизонт — в столетие новое.

Герберт Уэллс, наоборот, открыл XX век. Чуть раньше официальной хронологии, как и положено писателю-фантасту.

К концу XIX века число военных сценариев перевалило за сотню. Но в 1897 году вышел еще один (формально — тоже прогноз будущей войны), и о всех прочих читатели мгновенно забыли. Это была "Война миров".

Отдельные главы книги появились еще раньше. "В 1895–1896 годах Уэллс, — сообщает исследователь его творчества Ю. Кагарлицкий, — некоторое время жил в Уокинге и, разъезжая на велосипеде по окрестностям, выискивал место, где лучше всего упасть первым цилиндрам с Марса. Он производил рекогносцировку на местности. О том же, какие силы вывести на поле боя, он знал давно" ^[35].

Начиная со студенческих лет, писателя не покидала мысль о разумных обитателях планеты Марс, — это от рано проснувшихся в нем "генов" научного фантаста. А глубокий социальный мыслитель не мог не видеть надвигавшейся на мир реальной войны. Две темы, две половинки критической массы соединились, и пошла цепная реакция!

С апреля по ноябрь 1897 года популярный английский журнал "Пирсонс мэгэзин" был, вероятно, в зените славы: новый роман уже полюбившегося автора "Машины времени", "Острова доктора Моро" и "Человека-невидимки" стал сенсацией литературного года. Год публикации совпал с торжествами по случаю юбилея королевы Виктории. Вместе с нею англичане славили эпоху, когда с Британских островов можно было снисходительно поглядывать на весь мир. "Произносились юбилейные речи. Газеты были полны восторгов и оптимистических предсказаний. Обыватель раздувался от самодовольства, и Уэллсу, вероятно, доставляло неизмеримое наслаждение из месяца в месяц преподносить ему по главе своего романа" ^[36], уже в январе вышедшего отдельной книгой.

Это, вероятно, лучшее произведение из всего написанного Уэллсом в ранний период. По крайней мере, только "Войну миров" он рискнул послать Льву Толстому, когда тот изъявил желание познакомиться с творчеством молодого английского писателя.

Хотя не было ли в том подсознательного желания узнать, как отнесется прославленный русский классик именно к "Войне миров"? Вспоминала же дочь Томаса Манна, что первой мыслью, пришедшей ей в день начала мировой войны, была мысль о Толстом: "Право, если бы старик был жив — ему ничего не надо было бы делать, только быть на месте в Ясной Поляне, — этого бы не случилось, это бы не посмело случиться" ^[37]. Авторитет Толстого — миротворца в начале века был абсолютным, и его мнение не могло не интересовать молодого Уэллса.

Ведь его книга была о будущей войне. Уэллс предчувствовал опасность острее, чем другие, а уж воплотил свое предчувствие в художественное слово так, как никто не смог ни до, ни после него.

Сейчас трудно заставить себя поверить в захватчиков-марсиан, о них вспоминать-то — дурной тон, хотя вина в том не Уэллса. Однако книга — живет. И в наши дни читается с не меньшим интересом. Потому что он писал не о марсианах, а о современниках, которым вскоре было суждено наблюдать картины пострашнее тех, что нарисовала его фантазия.

С точки зрения приоритета Уэллс не был первопроходцем. Тему инопланетного вторжения до него разрабатывали другие авторы, чьи книги он скорее всего читал; что до подражаний, то им попросту нет числа. В России это был роман Н. Холодного, вышедший спустя три года под почти неизмененным названием — "Борьба миров". В самой Англии — пародия Ч. Грейвза и Э. Лукаса "Война венер" (1898), где агрессивные жительницы Венеры прилетают на Землю в космических кораблях, по форме напоминающих кринолины, с единственной целью: разузнать все о здешних модах… Всех их, эпигонов и безвестных предтеч, унесло время; роман Уэллса остался.

Дело не в выбранной теме и не в точности прогноза, а в масштабе творческой личности. Уэллс "вычислил" в недалеком будущем кровавую бойню, кошмар вторжения, перевернувшие все монолиты морали, философии, политики, изменившие представление о сущности и ценности человеческой личности. Подобные видения озаряли, как мы уже убедились, в те годы не одного Уэллса. Но лишь его талант смог отлить зыбкие кошмары в совершенную художественную форму.

"Война миров" оказалась миной замедленного действия, заложенной под недвижимые стереотипы британского имперского сознания. В конце концов, неважно, кто в романе оккупировал Лондон — марсиане или войска кайзера. Самодовольному оптимизму буржуа все равно конец. И хотя мина разорвалась не сразу — скоро, очень скоро современники оцепили мощь уэллсовской фантазии, причем им не понадобилось помощи никаких "марсиан".