Ганс Кюхельгартен

ерта

С утра уже заботливо хлопочет

О всем. Толпится также под окном

Гусей ватага долгошейных; так же

Неугомонные кудахчут куры;

Чиликают нахалы воробьи,

Весь день в навозной куче роясь.

Видали уж красавца снигиря;

И осенью давно запахло в поле,

И пожелтел давно зеленый лист,

И ласточки давно уж отлетели

За дальние, роскошные моря.

Кричит разумная хозяйка Берта:

«Так долго не годится быть Луизе!

Темнеет день. Теперь не то, что летом;

Уж сыро, мокро, и густой туман

Так холодом всего и пронимает.

Зачем бродить? беда мне с этой девкой;

Не выкинет она из мыслей Ганца;

А бог знает, он жив ли, или нет».

Не то совсем раздумывает Фанни,

За пяльцами сидя в своем углу.

Шестнадцать лет ей, и, полна тоски

И тайных дум по идеальном друге,

Рассеянно, невнятно говорит:

«И я бы так, и я б его любила». —

КАРТИНА XVII

Унывна осени пора;

Но день сегоднишний прекрасен:

На небе волны серебра,

И солнца лик блестящ и ясен.

Один дорогой почтовой

Бредет, с котомкой за спиной,

Печальный путник из чужбины.

Уныл, и томен он, и дик,

Идет согнувшись, как старик;

В нем Ганца нет и половины.

Полупотухший бродит взор

По злачным холмам, желтым нивам,

По разноцветной цепи гор.

Как бы в забвении счастливом,

Его касается мечта;

Но мысль не тем уж занята. —

Он в думы крепкие погружен.

Ему покой теперь бы нужен.

Прошел он дальний, видно, путь;

Страдает больно, видно, грудь;

Душа страдает, жалко ноя;

Ему теперь не до покоя.

О чем же думы крепки те?

Дивится сам он суете:

Как был измучен он судьбою;

И зло смеется над собою,

Что поверял своей мечтой

Свет ненавистный, слабоумной;

Что задивился в блеск пустой

Своей душою неразумной;

Что, не колеблясь, смело он

Сим людям кинулся в объятья;

И, околдован, охмелен,

В их злые верил предприятья. —

Как гробы холодны они;

Как тварь презреннейшая низки;

Корысть и почести одни

Им лишь и дороги, и близки.

Они позорят дивный дар:

И попирают вдохновенье,

И презирают откровенье;

Их холоден притворный жар,

И гибельно их пробужденье.

О, кто б нетрепетно проник

В их усыпительный язык!

Как ядовито их дыханье!

Как ложно сердца трепетанье!

Как их коварна голова!

Как пустозвучны их слова!

И много истин он, печальный,

Теперь изведал и узнал,

Но сам счастливее ли стал

Во глубине души опальной?

Лучистой, дальнею звездой

Его влекла, тянула слава,

Но ложен чад ее густой,

Горька блестящая отрава. —

Склоняется на запад день,

Вечерняя длиннеет тень.

И облаков блестящих, белых

Ярчее алые края;

На листьях темных, пожелтелых

Сверкает золота струя.

И вот завидел странник бедный

Свои родимые луга.

И взор мгновенно вспыхнул бледный,

Блеснула жаркая слеза.

Рой прежних, тех забав невинных

И тех проказ, тех дум старинных —

Всё разом налегло на грудь

И не дает ему дохнуть.

И мыслит он: что это