Страсти по Прометею

меете отношение к журналистике?

— Такое же, как и вы, — сказал я.

Морошкина бессильно опустилась на стул.

— Хорошо, — сказал главный. — Сделайте нам сценарий на материале другой науки. А мы посмотрим.

— Пока со мной не заключат договор, я ничего делать не буду, — сказал я, очаровательно улыбаясь. Не знаю, откуда у меня бралась наглость. Я каким-то шестым чувством почуял, что здесь нужно вести себя именно так.

Валентин Эдуардович на мгновенье потерялся. Он сделал несколько бессмысленных движений: перевернул листок календаря, стряхнул пепел в чернильницу и снял очки. Про Морошкину не говорю. Она вообще потеряла дар речи.

— Людмила Сергеевна, заготовьте договор с Петром Николаевичем, — сказал главный. — Ждем ваш сценарий, — добавил он зловеще.

Мы с Морошкиной вышли. Она посмотрела на меня со смешанным чувством ужаса и уважения. Потом она достала бланк договора, я его заполнил и расписался.

— Петр Николаевич, принесите текст выступления Прометея для первой передачи, — сказала Морошкина. — Кстати, Даров предложил нам с вами быть ведущими…

— Это можно, — кивнул я, пропуская ее слова мимо ушей.

Я размышлял, откуда взять текст выступления шефа. Придется ехать к нему на дачу, как это ни печально.

В воскресенье я поехал к шефу. Шефа на даче не оказалось. Он загорал на пляже. Я пошел на пляж, разделся и положил одежду в портфель. После этого я отправился дальше в плавках, переступая через загорающих. Я боялся не узнать шефа, я его редко видел обнаженным.

Наконец я его увидел. Шеф лежал на спине, блаженно посыпая себе живот горячим песком. Рядом копошился его маленький внук. Ужасно мне не хотелось портить шефу настроение. Но дело есть дело.

Я лег рядышком и поздоровался.

— А, Петя! — воскликнул шеф. — Какими судьбами? Что-нибудь стряслось на работе?

— Стряслось, — сказал я.

Шеф сел и смахнул с живота песок.

— Вас приглашают выступить по телевидению, — сказал я. — Нужно рассказать школьникам, чем вы занимаетесь.

— Ага! — сказал шеф. — Начинается! Это абсолютно исключено.

— Виктор Игнатьевич, — заныл я. — Что вам стоит?

— Нет-нет, не уговаривайте. Это профанация науки.

— Что такое профанация? — спросил я.

— Профанация — это когда крупный профан объясняет мелким профанам посредством телевидения, чем он занимается… Петя, вы же физик!

— У меня двое детей, Виктор Игнатьевич, — промолвил я. — Я отец, а потом уже физик.

— Простите, я не подумал, что это так серьезно, — сказал шеф.

— Детям нужно рассказать о нашей науке, — продолжал канючить я. Я почувствовал, что нужно напирать на детей. И на своих, и на чужих. Шеф был неравнодушен к детям.

— Ладно, — сказал шеф. — Я выступлю.

Он снова лег и отвернулся от меня. По-видимому, он мучился тем, что пошел против своих принципов. Никогда не нужно иметь слишком много принципов. Совести будет спокойнее.

Я немного подождал, чтобы шеф остыл, а потом осторожно намекнул ему про текст. Шеф взорвался. Он вскочил на ноги и побежал купаться. Через некоторое