Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Несомненно, в «численном» проекте Пригова речь идет о много большем, чем пародийная имитация целевых установок плановой экономики. Если этот аспект вообще играл или играет здесь какую-то роль, то пародируется скорее характерная для советской плановой экономики тенденция провозглашать недостижимые цели.

Это столкновение рационально-цифрового и иррационального имеет место и в автометаписаниях Пригова: когда он, к примеру, не указывает никакого вразумительного, достойного упоминания источника своего проекта написания пятизначного количество стихов:

Принципиально «немотивированное» намерение оказывается воплощенным в однозначно постижимом количестве: «десять тысяч». Поскольку эта идея уже появилась на свет, она должна рассматриваться в рамках проекта как осуществимая — так примерно можно реконструировать логику Пригова: «Поскольку пришла она откуда-то, следовательно, там предусмотрели и возможность исполнения подобного предприятия посредством меня». В унисон с силлогистическим «следовательно» в следующем предложении вводится рациональный аргумент, на этот раз математический — роковое число десять тысяч пересчитывается в единицах рабочего времени: «По моим подсчетам (соответственно темпам моего писания), это будет исполнено к году, примерно, 90-му». За этим вполне внятным, ибо поддающимся подсчету, логическим доводом следует второе «следовательно», предваряющее абсолютно иррациональный «силлогизм»: «Следовательно, и войны не будет до 90-го. Мне представляется, что сей аргумент гораздо основательней всех прочих на этот предмет».

В заключение Пригов размышляет о возможности оттянуть «последнее, катастрофическое стихотворение» и, соответственно, продлить зависящее от этого мирное время. Однако, поскольку Пригов, как следует из его размышлений, рассматривает невыполнение обязательств как предательство своего проекта, он снова взывает к числовой драматургии всего процесса, объясняя нумерацию своих текстов: «Для того, чтобы читатели и просто люди, заинтересованные делом мира, могли следить за драматургией моих (а через это их собственных) отношений с Провидением, решил я нумеровать каждый опус порядковым его номером по мере написания».

Нумерация, таким образом, представляет собой нечто, намного большее, чем подсчет: она становится индикатором течения времени и срока до начала третьей мировой войны, впрочем, расположенного по ту сторону любого математического рассудка.

Пригов доводит логику прозаизации, встречу двух, на первый взгляд, кажущихся несовместимыми миров на поле лирического жанра, до крайнего предела, маркированного числами, датами и их пограничным существованием.

Числа и даты, как утверждает В. Н. Топоров, занимают в произведении искусства всегда «пограничную, предельную позицию» между сферой внутреннего и внешнего. Уже будучи сами по себе значительными и определенными, дата или число могут выполнять функцию генераторов значений: с одной стороны, даты принадлежат сфере объективного — календарю, числовому ряду; с другой, — неотделимы от специфического, то есть культурно, политически, приватно семантизированного контекста. Топоров подчеркивает, что числа всегда одновременно вплетены в мифологические и мифопоэтические системы, а также в арифметические контексты [557], — именно эта амбивалентность числа нередко обыгрывается в произведениях искусства.

В отношении двух последних десятилетий XX века Ален Бадью диагностирует «одержимость» числом [558], в особенности — числом по сю сторону границы мифологии и символики, «слепым числом», числом «опросов, сумм, рейтингов, бюджетов, кредитов, биржевых курсов, тиражей, окладов руководящих кадров, рейтингов акций». Это слепое число укореняется там, где исчезает реальность [559]. При этом Бадью проводит различие между слепым числом и «числом как формой бытия» [560], «числом с большой буквы» («Le Nombre») [561]. Описанную Топоровым в общих чертах пограничность чисел Бадью помещает в контекст политических и исторических обстоятельств. В связи с этой новейшей «политизацией числа» примечательно, что Пригов в 1990-е годы вновь интенсифицирует свою работу по расширению и разведке границ, связанных с числами и датами. Цикл «Стихи из пятнадцатой тысячи» (1992) демонстрирует, что десятитысячная отметка преодолена; другой цикл устанавливает в названии следующий критерий выбора: «Стихи с порядковым номером, не превышающим номер 14400». В 1994 году Пригов создает цикл «График пересечения имен и дат» [562], во второй половине 1990-х годов возникают уже упоминавшиеся, опубликованные в 2001-м, «Исчисления и установления» [563].

«Исчисления и установления» являются размышлением на тему разрыва между «слепым», то есть исчисляющим, учитывающим, пересчитывающим числом, с одной стороны, и числом «с большой буквы», — с другой. В истории поэзии рефлексия на тему «Числа» связана с двумя великими поэтами чисел эпохи модернизма — Стефаном Малларме [564] и Велимиром Хлебниковым.

В обращении Пригова к Хлебникову конфронтация между «слепым» числом и «Числом» становится очевидной. В то время как Хлебников убежден в том, что тайное знание чисел, их участие в космических закономерностях может быть раскрыто посредством смеси математических и поэтических приемов, Пригов берет за основу приемы статистики, перечисления и основные арифметические действия. В полемике, которую Пригов ведет с Хлебниковым, «искусство чисел» Хлебникова приобретает дополнительную специфику.

Проект Хлебникова под названием «Доски судьбы» может быть ретроспективно прочитан как безусловно поэтический. Их формальная определенность как поэтических текстов — поэм и стихотворений в прозе — становится очевидной рядом с приговскими «Исчислениями и установлениями».

Пригов «расколдовывает» «Число» и обеспечивает его «слепому» противнику — числу с маленькой буквы — доступ к поэтическим контекстам. В столкновении числовой мистики и статистики лишний раз проявляется прозаизация как основная тенденция в поэзии Пригова. Так как диалог между Хлебниковым и Приговым уже был подробно рассмотрен мною в другой работе [565], ограничусь здесь одним-единственным примером.

Если Хлебников ищет «уравнение смерти», то при этом, как кажется, происходит отключение всех нематематических, фаталистических аргументов с целью раскрытия секрета неопределимой даты. Это становится ясным уже из высказываний Хлебникова, контрастных по отношению к процитированному выше приговскому Предуведомлению к «Излишним стихам»: там, где у Пригова сталкиваются друг с другом логика и «силлогизм», а чистое вычисление и подсчет не противоречат судьбоносному Провидению, у Хлебникова создается впечатление, что математическая сноровка может раскрыть космические закономерности: