Каторга

держатся на свободе, скоро возвращаясь на свои нары, снова садясь на "Прасковью Федоровну", извергающую зловоние в углу тюремной камеры.

Иное дело - люди, страдающие за политические убеждения, смысл жизни которых очень далек от карт, выпивок и женщин. Старые политкаторжане, дожившие до революции 1917 года, пришли к выводу, что их выживаемость в условиях надзора как в тюрьме, так и на воле была намного выше, чем в уголовном мире, благодаря особой бдительности и жесткой самодисциплине.

Полынов смолоду обладал умом, склонным к анализу, умел заранее предугадывать события, ему, уже прошедшему суровую школу подполья, оставалось теперь четко суммировать накопленные факты. Обостренная наблюдательность, усиленная практическим опытом бурной жизни, заставила его разобраться в случайностях, на которые никто даже не обратил внимания.

Русская контрразведка пребывала тогда в первобытнейшем состоянии, почти беспомощная, и Полынов не собирался выполнять работу за других. Но, уже подозревая недоброе, он сначала провел осторожное наблюдение за Оболмасовым, выявив его связи с японской колонией Александровска. Новенькие ассигнации достоинством в двадцать пять рублей, явно фальшивые, могли попасть в кошелек горного инженера только одним путем - через Кабаяси! В научность экспедиций Оболмасова не верилось: скорее всего самураям просто понадобились хорошие карты Сахалина.

Оболмасов с японцами ушел в долину реки Поронай и надолго выпал из наблюдения. Но тут - вот небывалая неожиданность! - в сферу тайного наблюдения угодил сам писарь губернской канцелярии Сперанский, носивший теперь его фамилию... Для Полынова это был удар! Ошеломляющий удар. Если Оболмасова можно вывести на чистую воду, придумав что-либо для удаления его с Сахалина на материк, то... "Что можно сделать с этой гнидой? А гнида опасная, - рассуждал сам с собой Полынов. - Но, разоблачая этого писаришку, я невольно разоблачу сам себя, и тогда... Тогда - прощай воля, прощай и ты, моя Анита!"

Задача была не из легких. Полынов вспомнил, как разделался с Иваном Кутерьмой, даже его предсмертные слова о "карамельке". И пришел к выводу, что от Сперанского можно избавиться, как от гниды, самым простонародным способом - раздавить его!

...Они встретились в трактире Недомясова, и Полынов был подчеркнуто вежлив, называя писаря на "вы":

- Я очень рад за вас! Видите, как удачно сложились ваши "крестины", начал беседу Полынов, нынешний Сперанский, обращаясь к Полынову, бывшему Сперанскому. - Наверное, мой дружок, когда вы с попадьей совместно душили несчастного священника, чтобы потом услаждаться любовным "интимесом", вы, наверное, тогда и не рассчитывали, что вас так высоко вознесет каторжная судьба. Я не завистлив, - сказал Полынов, - и я не заставлю вас отрыгивать все, что было съедено вами с кухни губернатора. Писарь ощутил угрозу именно в вежливости своего "крестного"; невольно заерзав на стуле, он уже поглядывал на дверь. Но тут же перехватил упорный взгляд собеседника и присмирел, как воробей