РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Именно за трудные годы этого первого десятилетия, после великого переворота, удалось проделать огромную работу по части выявления методов, действительно гарантирующих хорошие результаты охраны, осторожного и мудрого реставрирования старины, не в Смысле ее подновлений, а исключительно в смысле восстановления первоначальных форм. Благодаря этому, удалось развернуть страницы истории искусства, имеющие значение не только для нашей страны, но и для всего мира, которые были до сих пор как бы склеены или как бы выцвели, а сейчас стали совершенно удобочитаемыми.

Наркомпрос РСФСР посчитал целесообразным уже теперь представить в практически возможном виде некоторые результаты этого восстановления, этого изучения целого особого пластического мира пятисотлетнего развития русской религиозной живописи. Он выражает полную уверенность, что культурная Европа отнесется с одобрением к проделанной работе, к самым методам охраны и реставрирования и с глубоким интересом к самим столь характерным, неожиданным в своем роде и в Своем стиле, столь совершенным в своем духе, столь истинным и выдержанным шедеврам искусства.

ПОЛИТИКА И РЕЛИГИЯ

Многие партии, в том числе и социалдемократия, при этом не только теперь, но и в лучшие ее времена, выдвигали лозунг свободы религиозных убеждений для своих членов.

В глубоком прошлом это было бы совершенно невозможно. Религия тогда совпадала с политикой. Конечно, и религия и политика корнями своими впивались в классовую борьбу, питались соками этой борьбы.

В эпохи, когда религиозное мышление представляет собою господствующую форму идеологии, когда все окрашено религией, иногда самым неожиданным образом борьба отдельных классов, прикрытая борьбою сословий или разбившись на борьбу каких–нибудь групп, на национальные столкновения и т. д. (под всем этим лежат ведь пружины классовых взаимоотношений), вливается целиком в русло взаимной ненависти, преследований или гневного протеста, внешним образом, чисто религиозного характера.

Мы очень хорошо знаем теперь глубококлассовый характер Реформации. Мы ясно видим, как светские князья, крупная патрицианская буржуазия, средние ремесленники, подмастерья и мелкие трудовые люди, крестьяне поднимают религиозное знамя, сочетав его неразрывно с той или другой политической тенденцией, отражающей потребности своих носителей.

Реформация была видимой революцией в религиозной одежде, и Маркс говорил о самом великом из этих движений, о пуританской революции в Англии [315], что она пользовалась маскарадными плащами библейских пророков [316].

Конечно, светская власть, иногда одетая даже в кардинальский пурпур (Ришелье [317], Мазарини [318]), и начинающееся движение левой, наиболее решительной буржуазии, переросшей религиозные предрассудки, начали давать себя чувствовать почти одновременно с первыми бурями Реформации и достигли к концу ее известной выраженности. Но религиозная политика доминировала над всем.

Когда к концу XVIII в. разразилась революционная буря во Франции [319], религиозная борьба отнюдь не играла второстепенной роли в политических взаимоотношениях. Атеисты сами выступили как политическая партия, стараясь преобразовать и атеизм в известную безбожную религию, имеющую . даже своеобразный ритуал и церемонии.

Гора бурно разделилась на атеистов и приверженцев «верховного существа» [320]. Католицизм с его священниками, признавшими и не признавшими революции, был крупнейшей политической силой. Нужно было еще 10 лет для того, чтобы значение религии, религиозных убеждений вообще поблекло и партии начали составляться из людей разных религиозных и даже атеистических убеждений, причем спайка между ними была уже чисто политической (непосредственно на экономической основе) и оказалась более прочной, чем религиозные разногласия.

Однако XIX в. был еще свидетелем сложного переплета религии и политики. В Англии различные формы либерализма и радикализма все еще сочетались с различными формами протестантизма. Чопорная, крупная буржуазия вместе с лендлордами тяготела либо к восстановляющемуся католицизму, либо к Гай Черч [High Church] [321], не скрывавшей своих католических симпатий. В Германии Бисмарк [322] не побрезговал опереться на лютеранство в своем «культуркампфе», неожиданным результатом чего явился крепкий католический центр, который и сейчас является едва ли не лучшей сорганизованной политической силой Германии. Во Франции радикалы долго пытались и отчасти еще и сейчас пытаются за кличем: «ecrasez l'infame!» [323] («уничтожьте гадину!» — церковь), т. е. за напряженным свободомыслящим попоедством, за широкой популярностью этого лозунга, скрыть беспринципность и шаткость своей политической хозяйственной программы. В Италии ватиканский затворник влиял на политику, дергая за ниточки католической партии, настолько могучей, что в конце концов реакционно–буржуазный фашизм заключил с католиками выгодное для последних соглашение.

Последний факт уже относится к XX столетию, и никто не станет отрицать, что в настоящее время мы видим скорее оживление конфессиональных воздействий на политику, чем их ослабление.

Лозунг о свободе религиозных убеждений для членов отдельных партий является, конечно, не более не менее как уловкой для ослабления антирелигиозной борьбы и очень существенной уступкой попам.

Такая уступка ничем не вызвана в тех случаях, когда дело идет о подлинной партии, т. е. о партии, опирающейся на однородные массы и имеющей действительно крупные и определенные цели. Было бы не только смешным, но и преступным, если бы коммунистическая партия, в этом отношении наиболее чистая по составу и наиболее определенная по целям, допустила хотя бы малейшее сомнение относительно обязательного атеизма своих членов.

Иначе обстоит дело с лозунгом свободы вероисповедания в самой стране, среди масс.

Вслед за веком чудовищной взаимной вражды и возникших на этой почве чудовищных социальных преступлений пришел век буржуазной веротерпимости. Одной из главных составных частей либерализма была именно эта программа веротерпимости. Она, конечно, вносила известное умиротворение, ослабила религиозные столкновения, но вместе с тем лозунг терпимости по отношению к религии явился и попустительством в деле сохранения и даже реванша темных сил духовенства. На почве этой широкой либеральной терпимости духовенство не только сумело укрепить свои позиции, но и постепенно перешло в наступление, развертывающееся на Западе и сейчас; зараженность религиозными предрассудками, самыми дикими и нелепыми, в такой технически передовой стране, как, например, Северо–Американские Соединенные Штаты, может вызвать только гадливое удивление.

Коммунистическая партия является полной противоположностью либерализму и смело провозглашает диктатуру пролетариата как политическую форму всей переходной к социализму эпохи. Если диктатура пролетариата выражается в конституции советского государства, то государство это само понимается как громадный политико–культурный аппарат, делом и словом приучающий постепенно все трудящееся население к тем высоким формам самоуправления, которые приведут к полному устранению всякого государства, как равно и всякой классовости. До тех пор рядом с заботливым воспитанием пролетариатом остальных трудовых масс действуют и меры железного отпора всем силам реакции.