Любовь и французы

Во время второго, более жестокого периода Революции узников более тщательно охраняли и инспектировали. Сношения с внешним миром были запрещены, но, по замечанию современника, «сколько остроумных уловок, сколько невинных хитростей изобретала любовь! Маленькую записку плотно обматывали вокруг стеблей спаржи, присланной в корзинке с продуктами. Ловкие пальцы зашивали письмо в кайму шарфа или в цыпленка. Пищей для сердца были клочки бумаги, в которые были завернуты масло, сыр, яйца или фрукты; их складывали вместе, как головоломку, и получалось письмо. Один из узников сделал почтальоном маленькую собачку, которая (подобно chienet [244] из средневекового романа) доставляла ему в ошейнике весточки с воли».

Кокетство дам, заключенных в Консьержери, вызывало улыбку у бывшего министра графа Беньо. «Француженки,— отмечал он в своих Мемуарах,— не утратили ни одной черты, присущей их характеру, и, чтобы удовлетворить свое желание нравиться, усердно страдали. Мужчин и женщин разделял коридор, отделенный от внутреннего двора железными решетками, которые, однако, не были достаточно часты, чтобы помешать кавалерам ухаживать за дамами. Дамы наряжались в заманчивые negliges [245] с раннего утра, и, глядя на них, никто бы не сказал, что они спали на деревянных нарах и вонючих соломенных матрасах. Они мылись в своем дворе холодной водой из фонтана, к полудню были элегантно причесаны, а вечером надевали deshabilles. Между решетками велись любовные беседы tete-a-tete.

Однажды в Консьержери посадили проститутку из борделя в Сент-Антуанском предместье. Восемнадцатилетняя мадемуазель Эгле была убежденной роялисткой и на всех углах так громко высказывала свое мнение, что власти были вынуждены взять ее под арест. Сперва революционеры подумывали о том, чтобы послать ее на гильотину в той же телеге, что и королеву Марию-Антуанетту, но затем отказались от этой идеи. Три месяца спустя после казни королевы мадемуазель Эгле было предъявлено обвинение в том, что она состояла с Антуанеттой в заговоре. Когда девушке зачитали обвинительный акт, она расхохоталась. Конечно, сказала мадемуазель, ей лестно такое предположение, но каким образом могла уличная девка вроде нее вступить в заговор с такой важной особой, как королева? Один из защитников попытался доказать, что мадемуазель Эгле пьяна, надеясь таким образом спасти ей жизнь. «Вы, быть может, и пьяны, но я — точно нет»,— отрезала девушка.

Когда трибунал огласил приговор, мадемуазель Эгле не выглядела ни взволнованной, ни удивленной. Она снова расхохоталась, когда зачитывали пункт о конфискации ее имущества. «Жрите мои причиндалы, если вам того хочется; от них вас не прошибет понос»,— презрительно бросила она судьям.

В Консьержери она держалась образцово. Когда произнесли ее имя и она узнала, что пришла очередь быть гильотинированной, то испугалась лишь одного. «Вы думаете, мне придется спать с дьяволом?» — наивно спрашивала она у немногочисленных опечаленных друзей, собравшихся в кружок, чтобы проводить ее в последний путь. «Мы со слезами на глазах твердо заверили ее, что ей нечего опасаться,— писал граф Беньо.— Услышав это, она видимо повеселела, попрощалась со всеми нами и легко, как птичка, вспрыгнула на повозку».

Когда вершили суд над генералом де Кюстином, в зале суда каждый день появлялась миловидная молодая блондинка, которая с тревогой следила за ходом судебных заседаний. Это была сноха генерала, Дельфина, дочь графини де Сабран. В ней было нечто такое, что потрясло обычно суровых судей — что-то неуловимое, смесь невинности и достоинства. Фуке, заметив, как ее присутствие действует на членов трибунала, решил натравить на нее толпу. Однажды, когда Дельфина шла мимо Пале-Рояля, раздались крики: «Вон идет дочка предателя, Кюстинша!» Толпа подонков с готовыми для удара кулаками надвигалась на молодую женщину. Побледневшая от ужаса Дельфина чувствовала, что ее окружают со всех сторон. В этот момент ей попалась на глаза женщина, несшая на руках младенца. Ее внезапно осенило. «Какой у вас прелестный малыш!» — воскликнула она, подходя к женщине. Та поняла. «Берите его скорее»,— тихо прошептала она, протягивая ребенка Дельфине. С малышом на руках Дельфина пересекла двор Пале-Рояля, и никто не посмел прикоснуться к ней. Материнство было единственным, что пользовалось уважением черни. На Новом мосту Дельфина увидела мать ребенка и, быстро передав ей дитя, поспешила уйти. Они больше не сказали друг другу ни слова и после уже никогда не виделись. Вскоре генерала гильотинировали, а затем на эшафот взошел и его сын, молодой муж Дельфины. ^{212}

Я могла бы рассказать еще много печальных и героических историй: о старом маршале и его супруге, которые шли к ожидавшей их повозке рука об руку с высоко поднятыми головами, между двумя рядами рыдавших заключенных... о молодой женщине, которая подкупила палача, чтобы тот отдал ей отрубленную голову любовника, а после, сраженная горем, упала замертво посреди улицы, так что глазам перепуганных прохожих предстало ужасное содержимое ее свертка... об учившейся в своей спальне стрельбе из лука матери Ламартина, которая в конце концов овладела этим искусством настолько, что могла, пуская стрелы в тюремное окно, посылать мужу весточки... о жене Беньо, убеждавшей супруга не принимать яд, не простившись с нею, чтобы они могли умереть вместе... Французские женщины — проститутки, любовницы, сестры, жены, невесты — держались превосходно — лучше мужчин. По словам современника, «Революция выявила слабости сильного пола: лживость, трусость и эгоизм. Женщины, напротив, посреди всего этого кровавого содома проявляли лучшие качества своей души и рисковали всем, чтобы дать нуждавшимся убежище и утешение». Болье, чья любящая супруга не вынесла тягот Революции, высказывался о своих соотечественницах с таким же уважением: «Они проявляли необыкновенную проницательность, постоянство, смелость и в час опасности намного превосходили мужчин. Друзья и братья избегали братьев и друзей. И только женщины оставались совершенно бесстрашными и до конца преданными». ^{213} Они вели себя с той самоотверженностью и спокойным sang-froid*, которые сопутствуют любви в ее величайшие моменты.

Глава 8. После Революции

Бурный период свободной любви, гражданских браков и легких разводов, последовавший за Революцией, продлился недолго. Лидерам Революции вскоре пришлось признать, что правильно организованная, упорядоченная семейная жизнь — основа здорового общества. Их ужасало количество женщин, желавших развестись с супругами (только в одном Париже за первый год 3870 прошений из 5994 были о разводе), и авторы нового Гражданского кодекса (вышедшего в 1804 году в период консульства) поспешно восстанавливали авторитет мужа и охлаждали пыл жен, законами привязывая их к дому.

Вождями Революции двигали довольно искренние побуждения. Они были убеждены, что причина безнравственности, царившей в Версале и аристократической среде, кроется в основах, на которых до 1789 года зиждилась семейная жизнь: каноническом праве, браке, считавшемся таинством, и патриархальном единстве. Поэтому они уничтожили все, что мешало людям заключать между собой свободные, светские и добровольные союзы, а внебрачных детей уравняли в правах с законнорожденными. Но у них не было намерения уничтожить семью — наоборот. Они учредили День супружеских пар и День сыновнего долга, разработали систему детских пособий. Их основной ошибкой было то, что они вместе с Руссо верили, будто человек по натуре своей — существо чистое и доброе, и только неправильное воспитание может исказить его природу. Однако зрелища, представшие вскоре глазам революционеров, повергли их в шок.