Классное чтение: от горухщи до Гоголя

Пушкин пишет не историческую хронику (как будущая «История Пугачева») и даже не исторический роман (к этому жанру принадлежит выросшая на основе «Истории Пугачева» «Капитанская дочка»), а роман свободный, роман в стихах.

Такой роман, помимо прочего, свободно обращается с историей. Воспроизводя множество передающих колорит эпохи деталей – лица, моды, предметы, даже новые слова, – Пушкин вольно располагает их в исторической рамке 1820-х годов, не привязывая к конкретным историческим событиям.

«Прежде всего в «Онегине» мы видим поэтически воспроизведенную картину русского общества, взятого в одном из интереснейших моментов его развития. С этой точки зрения «Евгений Онегин» есть поэма историческая в полном смысле слова, хотя в числе ее героев нет ни одного исторического лица», – заметил Белинский («Сочинения Александра Пушкина», статья восьмая). И конкретизировал свою мысль: «В двадцатых годах текущего столетия русская литература от подражательности устремилась к самобытности: явился Пушкин. Он любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам, – и в «Онегине» он решился представить нам внутреннюю жизнь этого сословия, а вместе с ним и общество в том виде, в каком оно находилось в избранную им эпоху, то есть в двадцатых годах текущего столетия».

Современный литературовед связывает пушкинский историзм с проблемой литературного рода: «В эпосе автор всегда занимает более позднюю позицию во времени по сравнению с описываемыми событиями. Будущее неведомо, в нем всегда есть элемент неопределенности. Прошлое – это все расширяющаяся область детерминированного, причинно обусловленного, упорядоченного, исследованного. Эпический автор поворачивается спиною к будущему, находясь в настоящем – некоторой точке, где будущее превращается в прошлое, – всматривается в прошлое и повествует о нем. Отсюда его «всезнание». Пушкин в «Евгении Онегине» добровольно отказался от этой привилегии эпического автора. В 20-е годы он пишет о 20-х годах. Время романа – не столько историческое, сколько культурно-историческое, вопросы же хронологии оказываются на периферии художественного зрения поэта» (В. С. Баевский. «Время в “Евгении Онегине”»).

Такой необычный замысел требовал и особой формы. «Евгений Онегин» создавался как своеобразный пушкинский дневник. «Главы романа писались с учетом того, что будут издаваться отдельно по мере их завершения. Кроме четвертой и пятой, все другие главы кончаются прощанием – с публикуемой частью романа, с читателем, с молодостью, с литературной традицией, с героями» (В. С. Баевский).

Относительно самостоятельными являются не только сами главы, но их внутреннее членение. Специально для романа Пушкин придумал особую строфу(теперь она так и называется «онегинской»).Четырнадцать стихов (самый большой объем в русской поэзии, равный классической твердой форме – сонету) четырехстопного ямба (самый распространенный размер в русской поэзии) четко членятся на три четверостишия и заключительное двустишие. В четверостишиях последовательно используются три распространенные в нашем стихе способа рифмовки: перекрестная, смежная и опоясывающая рифмы.

Эта строфа (ей написан весь роман, за исключением двух писем героев и песни девушек) довольно сложна и разнообразна, поэтому не утомляет читателя, как привычные четверостишия-кирпичики, и в то же время настолько велика, что ее можно воспринимать как особый фрагмент со своими темой и фабулой. «Каждая строфа «Онегина» это – почти самостоятельное стихотворение. ‹...› Строфа «Онегина» – это не только ритмико-синтаксическая, но и сюжетно-тематическая единица, ступень в повествовании, миниатюрная глава рассказа» (Б. В. Томашевский. «Строфика Пушкина»).

В заключение этого раздела снова вспомним пушкинскую мысль о принципиальном отличии, «дьявольской разнице» просто романа и романа в стихах.Термин стихив данном случае двусмыслен. Он определяет как стихотворную форму(в этом смысле «Илиада» или «Божественная комедия» тоже «большие стихотворения), так и родовой, содержательный принцип изображения событий.

Роман в стихах (не случайно Пушкин вспоминал и определение поэма) – это лирический роман, в котором намного большую роль, чем в обычном эпическом произведении играет рассказчик, повествователь.

Читать «Евгения Онегина» нужно в двух планах: как роман героеви роман Автора.

Роман героев: парадоксы любви

Вернемся еще раз к пушкинскому «отчету о проделанной работе». В заглавиях для себя трижды обозначены хронотоп, место действия, включающие деревню и две столицы, причем Петербург – метонимически («Деревня», «Москва», «Большой свет»), также трижды упомянуты сюжетные ситуации, переломы фабулы («Именины», «Поединок», «Странствие»), метонимически названы два героя («Поэт» и «Барышня»), но к центральному персонажу относится лишь первая глава, в заглавии которой сформулировано доминирующее в этой главе чувство – эмоция персонажа.

Имя Евгения Онегина отсутствует в названиях глав, потому что оно является заглавием романа.

Первая глава, «начало большого стихотворения», – экспозиция романа, причем в двух смыслах: экспозиция героя и экспозиция пушкинской поэтики. Пушкин рассказывает о Евгении Онегине и одновременно представляет принципы собственного рассказа. Роман начинается с прямой речи героя, из которой мы узнаем, что он мчится в деревню к больному дяде. Начав повествование внезапно, словно с середины, автор уже во II строфе берет слово и ретроспективно рассказывает биографию Онегина, в LII строфе возвращаясь в исходную точку. Но это вроде бы последовательное, хроникальное повествование на самом деле разнопланово. Суммарно, обобщенно, быстро описав первые восемнадцать лет жизни Онегина (этому посвящены десять строф), автор вдруг резко меняет скорость рассказа и детально, подробно, медленно описывает один день Онегина с позднего пробуждения до столь же позднего отхода ко сну (на это отведено уже целых тринадцать строф).

«Описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года» становится картиной петербургского дворянского быта 1820-х годов, составленной из большого числа разноплановых деталей: наряды и одежда, уличная жизнь, средства передвижения, развлечения (бал, театр), круг чтения, отношения с женщинами («наука страсти нежной»). Не случайно автор одного из комментариев к роману, Ю. М. Лотман, смог, объясняя Пушкина, написать «Очерки дворянского быта онегинской поры».

Затем (со строфы XXXVII) Пушкин снова возвращается к обобщенному рассказу о герое и вводит ключевое понятие, ставшее «домашним», для себя, названием главы:

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину ,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел.

(гл. 1, строфа XXXVIII)

Байронический, романтический герой, которого пытались увидеть в «Евгении Онегине» современники, воспринимался как alter ego (второе я) автора. Пушкин, напротив, замечает: «Всегда я рад заметить разность / Между Онегиным и мной. ‹...› Как будто нам уж невозможно / Писать поэмы о другом, / Как только о себе самом» (гл. 1, строфа LVI). На одном из рисунков-иллюстраций к первой главе он изображает себя и героя на берегу Невы на фоне Петропавловской крепости.

Поэт не все знает о своем герое. Определив и описав недуг, он действительно не объясняет его причину.

Является ли хандра следствием внешне разнообразной, но на самом деле однообразно-бессмысленной петербургской жизни? «Проснется за полдень, и снова / До утра жизнь его готова, / Однообразна и пестра. / И завтра то же, что вчера» (гл. 1, строфа XXXVI).