Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко.
Пришествие капитана Лебядкина. Случай Зощенко. читать книгу онлайн
Парадоксальное соединение имен писателя Зощенко и капитана Лебядкина отражает самую суть предлагаемой читателю книги Бенедикта Сарнова. Автор исследует грандиозную карьеру, которую сделал второстепенный персонаж Достоевского, шагнув после октября 1917 года со страниц романа «Бесы» прямо на арену истории в образе «нового человека». Феномен этого капитана-гегемона с исчерпывающей полнотой и необычайной художественной мощью исследовал М. Зощенко. Но книга Б. Сарнова — способ постижения закономерностей нашей исторической жизни.
Форма книги необычна. Перебивая автора, в текст врываются голоса политиков, философов, историков, писателей, поэтов. Однако всем этим многоголосием умело дирижирует автор, собрав его в напряженный и целенаправленный сюжет.
Книга предназначена для широкого круга читателей.
В оформлении книги использованы работы художников Н. Радлова, В Чекрыгина, А. Осмеркина, Н. Фридлендера, Н. Куприянова, П. Мансурова.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Профессор, пожав плечами, сказал, что завтра он непременно зайдет объясниться с ней и что подобного взрыва дурацкой романтики он не ожидал увидеть.
Туля, надув губки, сказала, что он, кажется, что-то слишком озабочен событием и, кажется, готов даже сейчас побежать. И что если это так, то ей не нужно такого раздвоенного чувства, пусть он совсем уходит к своей кикиморе и больше не возвращается. Ее самолюбию не очень-то льстит подобная соперница, с которой к тому же ничего не случилось...
Утром, как ни в чем не бывало, профессор отправился в Ленинград и вернулся к Туле, не заходя домой.
Жена героя Набокова в аналогичных обстоятельствах вела себя совершенно так же, как брошенная жена профессора. В этом, разумеется, нет ничего удивительного: многие женщины в этих обстоятельствах вели бы себя точно так же.
Гораздо удивительнее то, что и сам набоковский герой не только ведет, но и чувствует себя в этой ситуации совершенно так же, как зощенковский профессор.
Разбитый, с сильной головной болью, Кречмар остался лежать на кушетке в безобразной гостиной и думал: «Вот случилось что-то неслыханное, а я, в конце концов, довольно спокоен. У Аннелизы обморок длился двадцать минут, и потом она кричала, — вероятно, это было невыносимо слушать, — а я спокоен.
Это мгновенное превращение тонкого, остро чувствующего чужую боль, изнемогающего от безвыходной нежности к близким интеллигента в равнодушную и тупую скотину так внезапно и так поразительно, что невольно возникает простое предположение: очевидно, это своего рода шок, внезапный паралич души, который скоро пройдет, и герой опять станет прежним — таким, каким он был всегда.
Но время идет, а это шоковое состояние все не проходит. И вскоре нам уже начинает казаться, что это нынешнее поведение и самочувствие героя, пожалуй, в большей мере ему свойственно, нежели то, прежнее.
Он встретил однажды Лиду, держа свою Тулю под ручку.
Лида страшно покраснела, увидев его. И вдруг, подойдя к нему, неловко и как-то по-женски ударила его по лицу...
Он посмотрел на Лиду скорее равнодушно, чем злобно, и улыбнулся ей какой-то нехорошей улыбкой, обнажившей его зубы. Затем, приподняв фуражку, он круто повернулся на каблуках и, взяв свою... крошку под руку, проследовал дальше.
— Одно могу вам сообщить, — произнес наконец Макс, глядя в окно. — Аннелиза едва ли выживет. Вы... она... Она все равно что мертвая. Вы ее... вы с ней... Собственно говоря, вы такой подлец, каких мало.
— Ты очень груб, — сказал Кречмар и попробовал улыбнуться.
— Но ведь это же чудовищно, — вдруг крикнул Макс, впервые с минуты прихода посмотрев на него. — Где ты подцепил ее? Почему эта паскуда тебе смеет писать?
— Но, но, потише, — произнес Кречмар с бессмысленной угрозой.
— Я тебя ударю, честное слово, ударю! — продолжал еще громче Макс. — Ты мне ответишь? — Макс хотел схватить его за лацкан.
Кречмар вяло шлепнул его по руке.
— Не желаю допроса, — сказал он.
С героем Набокова случилось то же, что и с героем Зощенко. Вернее, с ними обоими произошло то, что мы уже наблюдали на примере поэта Александра Тинякова: вдруг, в один, как говорится, прекрасный день они не захотели больше притворяться.
Собственно говоря, и с тем и с другим это случилось не вдруг. Кое-какие симптомы уже давно предвещали катастрофу.
И тогда он, улыбаясь, стал думать: а что именно он отдал бы за несколько лет возвращенной молодости?
И оказалось, что он отдал бы решительно все — жизнь, здоровье близких людей, честность, и профессию, и все то, чем привык дорожить и гордиться с самого начала своей жизни.
Он испытывал к ней мучительную, безвыходную нежность, заботился о ней, — чтобы она ложилась рано, не делала резких движений, — а по ночам ему снились какие-то молоденькие полуголые венеры и пустынный пляж, и ужасная боязнь быть застигнутым женой. По утрам Аннелиза рассматривала в зеркале свой конусообразный живот, удовлетворенно и таинственно улыбаясь. Наконец ее увезли в клинику, и Кречмар недели три жил один, терзаясь, не зная, что делать с собой, шалея от двух вещей — от мысли, что жена может умереть, и от мысли, что, будь он не таким трусом, он нашел бы в каком-нибудь баре женщину и привел бы ее в свою пустую спальню.
Надо полагать, эта мучительная, безвыходная нежность Кречмара к жене, этот ужас при мысли, что она может умереть, так похожий на страх, переживаемый профессором Волосатовым, когда его дочь Лида не успевала вернуться домой в обычное время, — надо полагать, что все это была своего рода сублимация тех тайных, скрытых желаний, настойчиво подавляемых порядочностью, привычкой, моралью — называйте как хотите, — постоянно загонявшихся вглубь, в подсознание, и вот в один прекрасный (или ужасный) день вырвавшихся наружу.
Правда, до того, как это произошло, герой Набокова вряд ли признался бы себе в этом с такой откровенностью (или, если угодно, с таким цинизмом), как это сделал герой Зощенко.
Зато уж потом, когда корабли сожжены, он не уступает ему откровенностью. Суть случившегося он формулирует если и не с таким же обнаженным цинизмом, то, во всяком случае, с такою же отчетливостью:
Кречмар сел рядом с ней, не спуская глаз с этого лица, в котором все было прелестно — и жаркий цвет щек, и блестящие от ликера губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное пятнышко на чуть пушистой скуле. «Если бы мне сказали, что за это завтра меня казнят, — подумал он, — я бы все равно на нее смотрел».
Сомнений нет: он тоже отдал бы за эти ощущения не только собственную свою жизнь, но и здоровье близких людей, и честность, и профессию, и все то, чем привык дорожить и гордиться с самого начала жизни,
А чтобы читатель уверился, что это — не пустые слова, не просто красивая фраза, автор (оба автора) испытывает своего героя самым жестоким испытанием, какое только можно измыслить. У профессора Волосатова внезапно умирает сын. Герой Набокова так же неожиданно узнает, что у него умерла дочь.
Накануне отъезда вдруг пришла записка от Лиды. Василек, прочтя записку, страшно побледнел и стал ходить по комнате, обхватив свою голову руками.
Туля иронически и недоброжелательно смотрела на него, ожидая, что он сейчас отменит поездку или что произойдет сейчас еще что-нибудь, более худшее...
Но Василек, взяв себя в руки, сказал, что все пустяки, все пройдет и все обойдется.
В записке Лида писала, что его сын Николай умер в больнице после операции.
Василек, поцеловав Тулю, сказал ей, что они тем не менее едут завтра и что нет той силы, которая остановит их.
Через час они продолжали сборы как ни в чем не бывало.
...судьба с ослепительной резкостью как бы заставила его опомниться, он слышал громовой окрик судьбы и понимал, что ему дается редкая возможность круто втащить жизнь на прежнюю высоту. Он понимал, что, если сейчас вернется к жене, будет безмолвно и безотлучно при ней, — невозможное в иной, повседневной, обстановке сближение произойдет почти само собою. Он чувствовал, наконец, что, ежели не воспользоваться теперь же этой возможностью вернуться, то уже очень скоро встреча с Аннелизой станет столь же немыслимой, сколь была до смерти их дочери. Обо всем этом он думал честно, мучительно и глубоко и особой логикой чувства понял, что если он поедет на похороны, то уж останется с женой навсегда...
Позвонив к Максу, он узнал от прислуги место и час, и в утро похорон встал, пока Магда еще спала, и велел слуге приготовить ему черное пальто и цилиндр. Поспешно допив кофе, он... посмотрел на часы. Надо было ехать, надо было ехать. Он быстро пошел в спальню поглядеть в последний раз, как Магда спит. И, остановившись у постели, впиваясь глазами в это детское лицо с розовыми, ненакрашенными губами, темными веками и румянцем во всю щеку, Кречмар с ужасом подумал о завтрашней жизни с женой, выцветшей, серолицей, слабо пахнущей одеколоном, и эта жизнь ему представилась в виде тускло освещенного, длинного и пыльного коридора, где стоит заколоченный ящик или детская коляска (пустая), а в глубине сгущаются потемки.
С трудом оторвав взгляд от щек и плеч спящей Магды и нервно покусывая ноготь большого пальца, он подошел к окну. Была оттепель, автомобили расплескивали лужи, на углу виднелся ярко-фиолетовый лоток с цветами, солнечное мокрое небо отражалось в стекле окна, которое мыла веселая, растрепанная горничная.
— Как рано ты встал. Ты уходишь куда-нибудь? — протянул, перевалившись через зевок, Магдин голос.
Он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
