Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций

После развала СССР среди московского люда проявила себя агитация за отделение от гастербайтерской периферии. В свою очередь, среди периферийного населения стала замечаться идея отделения от диктата Москвы. Москва действительно отчуждается от России, паразитирует на периферии и представляется периферии в качестве другой страны. Периферия по большей части завидует столице. Неудивительно, что по мере роста экономического разрыва между Москвой и периферией в последней возникают сепаратистские тенденции. Самозамкнутость Москвы или какого-то другого города или региона враждебна целостности страны. Москва должна находиться в единстве со всей страной, она призвана нуждаться в периферии, но и периферия, наоборот, призвана нуждаться в столице. Хоть зависть периферии вполне оправданна, стремление отделиться от Москвы убийственно и напоминает метод лечения головной боли посредством гильотины. Для того чтобы такие конфедеративные проекты не витали в воздухе и не стояли на пороге, Москве необходимо перестать отрываться по уровню жизни от иных городов. Москве необходимо перестать эксплуатировать периферию, как она это делает, например, строительством заводов в других городах, когда население этих городов получает вредные отбросы в атмосферу, а деньги от производства получает столица. Я не удивлюсь, если в скором будущем заговорят о национальности «сибиряк».

Ультра-правые, регионалистские и прочие ведущие к территориально-культурной атомизации настроения служат противникам России, несмотря на заверения об их национально созидающей роли. Никакие региональные обособления недопустимы! В условиях глобальных вызовов нам необходимо не региональное или, наборот, космополитичное, а национальное сознание. Именно оно позволяет сохранять национальные традиции и национальную культуру, но вместе с тем национальное сознание не должно стать питательной средой для возникновения разрушающей социальные скрепы ксенофобии и урезающего национализма. Это не значит, что мы должны принимать на свою территорию всех с распростертыми объятиями и поддерживать бесконтрольную миграцию. Как раз миграционные процессы следует контролировать и зачастую делать это достаточно жестко, но не скатываться в национализм (или регионализм), который разрушает интернациональное общество, отводит внимание от реального неприятеля на мнимого и создает основу для территориального распада страны. В условиях глобальной нестабильности намного лучше жить в крупной державе, а не в маленькой стране, могущей гордиться своим национальным сознанием и «чистотой» нации, но неконкурентоспособной и совершенно не имеющей геополитического влияния, а потому превращенной в «богатый» низким уровнем жизни сборочный цех для какой-нибудь одной транснациональной корпорации.

Еще один миф заключался в идее уклонения Советов от цивилизованного мира, в их неспособности пользоваться современными технологиями. Советская техника и производство сразу стали негодными и несовременными. В поддержку этого мифа спекулировали на катастрофе в Чернобыле. Да и сейчас в некоторых американских фильмах русские выступают как постоянно пьяные недочеловеки в валенках и шапках-ушанках, а русская техника представляется в виде агрегатов, по которым для починки нужно просто ударить. Если в годы перестройки подняли шум о некачественных самолетах, поездах и автомобилях, то сегодня нет и таких; остались те самые «некачественные» и добавились купленные за рубежом. Да, то же самое автомобилестроение в СССР можно рассматривать как пугалку для Германии и Японии, как их страшный сон, поскольку отечественное автомобильное производство не идет ни в какое сравнение с немецким или японским. Однако после перестройки околокриминальные круги, прибравшие к рукам средства производства, это автомобилестроение нисколько не подняли. Поэтому грешно говорить о плохом производстве этого режима при осознании, что с приходом другого режима все равно никто его усовершенствовать не будет.

Также в 1990-е гг. неплохо работал миф о низком уровне отечественной медицины и ее недостаточно качественном техническом оснащении; естественно, замалчивались сведения о многочисленных прецедентах медицинской халатности, которые имели место в системе «здравозахоронения» Запада и привели к летальным исходам.

Другой — самой главной — мифологемой являлась концепция преступности советского государства, его полного неуважения человеческих прав. Конечно, вряд ли стоит говорить об абсолютной гуманности режима, но дело в том, что данная идея была максимально раздута, преувеличена в массовом сознании. Для создания общесоциальной ненависти к «совку» специально завышали цифры репрессированных, расстрелянных, в том числе без суда и следствия. Кому-то понадобилось посчитать пострадавших таким образом, чтобы их число в конечном счете стало в десятки раз выше. Нашему народу было навязано мнение о том, будто его долгое время обманывали и эксплуатировали, будто «наших» притесняли. Формированием нового нарратива об общественном страдании разжигали межнациональную рознь, поощряли идеи исключительности каждого народа, а также антирусские настроения. Стоит добавить, ссылаясь на Т.В. Грачеву, что дефицит рождений за 9 лет ельцинизма (ель-цинизма) в 3 раза выше, чем за 14 лет сталинских репрессий, а общее количество демографических потерь режима Ельцина почти на 5 миллионов выше режима Сталина и суммарные ежегодные потери при ельцинизме практически в 2 раза выше, чем при сталинском режиме. Сегодня смертность превышает рождаемость в 1,7 раза^[188]. Так что хуже для страны и ее населения — репрессии при Сталине или беспредел при Ельцине? Наконец, если трактовать репрессии как подавление одних слоев населения другими ради собственной выгоды, можно сказать, что при Ельцине репрессий было еще больше; они ведь могут проявлять себя не только на уровне физической расправы, но и на уровне экономического реформирования, приведшего к тотальному расширению бедности. Кстати, убогий и вечно пьяный первый президент РФ обещал положить голову на рельсы в случае неэффективности реформ, в случае, если реформы не приведут к всеобщему процветанию. Не положил. Или он изначально кривил душой, говоря это, или же просто счел проведенные реформы эффективными. Множество современных либералов отбивают поклон Ельцину и его реформам, не понимая их настоящей губительности для страны и ее населения.

Представители советской милиции стали выступать в образе душегубов и садистов. А вот про многочисленные случаи жесточайшего превышения полномочий со стороны американских и западных полицейских не говорилось ничего.

Чуть ли не настоящим психозом сопровождался «факт» того, что советское государство травит людей алкоголем, овощами с нитратами и другими продуктами питания. Как раз тогда мы питались нормально, а вот сейчас поедаем нитраты и всякую генно-модифицированную отраву. В 1992 г. Ельцин издал указ об отмене государственной монополии на водку, что дало право любому предпринимателю производить и закупать водку и торговать ей; в итоге на рынке появилось множество видов низкокачественной приводящей к отравлениям водки, распространилось самогоноварение, ухудшилось финансовое положение государства. Так что Советский Союз туг ни при чем.

О.А. Кармадонов, проведя контент-анализ газеты «Аргументы и Факты» за период с 1984 по 2008 г., сформулировал вывод, согласно которому в процессе перестроечного «реформирования» советского человека убедили в том, что он живет в социуме тотальной лжи. Родная армия стала преподноситься в образе сборища пьяниц и воров, врачи — в образе убийц и вредителей, учителя — как садисты, а рабочие и крестьяне — как пьяницы и лентяи^[189]. Одновременно в ментальное пространство внедрялись две прямо противоположные идеи, которые возбуждали две разные, взаимнозаменяемые формы недовольства: это идея тупой уравниловки, и идея номенклатурных льгот и привилегий. Произошла тотальная не просто десоветизация, а декоммунизация общества в том числе и на ментальном уровне.

Советская номенклатура во время перестройки стала представляться массовому сознанию в виде погрязшей в роскоши черни, хотя такую картину создавала как раз новоявленная номенклатура, а Ельцин ездой на «Москвиче» отводил от себя удар. Номенклатура сформировала образ общественного врага в виде «другой» номенклатуры и, натравив на нее массы, сама выступила во вполне приглядном свете. Интересно то, что имеющий «Волгу» секретарь райкома воспринимался как буржуа, а на ездящего на такой же «Волге» банкира внимания не обращали. Разрыв менее чем в десять раз между зарплатами старшего научного сотрудника и министра СССР многих смущал, а в конце 1990-х гг. мало кого «трогал» разрыв в сотню раз. Стереотип работал следующим образом; советская номенклатура все равно зажралась больше, чем новые хозяева. Естественно, этот стереотип в корне противоречил фактам.