Классное чтение: от горухщи до Гоголя

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

(‹И. И. Пущину›, 1826)

Прозаический вариант этой встречи Пущин описал в воспоминаниях: «Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону не бросятся, все лес и снег им по брюхо, править не нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора…

Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке ‹...› Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и проч. и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах)» (И. И. Пущин. «Записки о Пушкине»).

Они почти беспрерывно проговорили целый день, вместе читали недавно завершенное «Горе от ума» (все оценки Пушкина были даны только на основании этого чтения), а поздно ночью расстались, как оказалось, – навсегда.

14 декабря 1825 года Пущин окажется на Сенатской площади, потом будет сослан в Сибирь, откуда вернется через много лет после гибели поэта.

Восстание декабристов, в очередной раз переломившее историю России, сказалось и на пушкинской судьбе. Накануне выступления декабристов Пушкин решился наконец на тайную поездку в Петербург, но дорогу перебежал заяц, и поэт, как мы помним, верящий в приметы, вернулся домой (уже в нашем веке этому безвестному зайцу в Михайловском поставлен памятник). Появись Пушкин в столице, он, как выразился П. А. Вяземский, сразу мог попасть в «кипяток мятежа» и вместе с другими оказаться в Сибири. «Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь такого развития, которое, к несчастью, и в другой сфере жизни несвоевременно было прервано», – размышлял впоследствии И. И. Пущин («Записки о Пушкине»).

Новое царствование породило у Пушкина надежду на освобождение, но письмо из Петербурга «побежденного учителя» В. А Жуковского было безнадежным: «Что могу тебе сказать насчет твоего желания покинуть деревню? В теперешних обстоятельствах нет никакой возможности ничего сделать в твою пользу. Всего благоразумнее для тебя остаться покойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать для славы.Дай пройти несчастному этому времени. ‹...› Ты ни в чем не замешан – это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством» (В. А. Жуковский – Пушкину, 12 апреля 1826 года). В черновиках «Евгения Онегина» остался рисунок виселицы с пятью повешенными и подписью: «И я бы мог как ‹шут›…» Последнее слово Пушкин зачеркнул.

Новый император вспомнил о нем, когда все уже было кончено: выступление подавлено, казнь пяти декабристов свершилась, несколько сотен отправлены в Сибирь.

В сопровождении фельдъегеря Пушкин был доставлен в Москву и после двухчасового разговора с царем получил свободу. Николай I объявил, что он говорил с «умнейшим человеком в России», и выразил желание быть пушкинским личным цензором. Это царское благоволение оказалось коварным: еще до обычной цензуры Пушкину приходилось долго ожидать царского решения, что затрудняло его литературные дела.

Но, главное, изменилась атмосфера, которая определяла послевоенное десятилетие: ушли беззаботные развлечения, исчезли надежды на лучшее будущее. Прежний круг распался: одни пушкинские знакомые оказались в Сибири, другие делали карьеру при новом императоре.

Надо было снова начинать жизнь в изменившемся мире.

Во второй половине 1820-х годов Пушкин живет сначала в Москве, потом в Петербурге, вместе с русской армией отправляется на Кавказ, где во время путешествия в Арзрум встречает гроб с телом убитого Грибоедова, знакомится с юной московской красавицей Натальей Николаевной Гончаровой и несколько раз делает ей предложение. Получив наконец согласие, он оправляется в родовое Болдино, чтобы вступить во владение имением, отданным ему отцом как часть наследства.

Несколько месяцев ожидания счастья обернулось счастьем творчества.

Болдинская осень: ай да Пушкин…

Пушкин отправляется в Болдино не счастливым женихом, а задумавшимся о своем неопределенном будущем, сомневающимся человеком. Он поссорился с матерью невесты. Намечавшуюся свадьбу отодвинула смерть дяди, В. Л. Пушкина, связывавшего поэта с детством, лицеем, началом литературного пути. При всем различии их литературной известности Пушкиных на Парнасе было двое, теперь племянник остался один. Единственным наследством от дяди осталась старинная печатка, которую он когда-то получил от своего отца. В последние годы Пушкин запечатывал ею собственные письма.

Перед отъездом он напишет другу и издателю: «Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30 лет жизни игрока. Если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив. Осень подходит. Это любимое мое время. Здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает, а я должен хлопотать о приданом, да о свадьбе, которую сыграем Бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, Бог весть, буду ли там иметь время заниматься и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь.» (П. А. Плетневу, 31 августа 1830 года).

Пушкин собрался провести в деревне около месяца, в итоге прожил почти три, одиннадцать недель (с 3 сентября по 30 ноября). В Нижегородской губернии началась холера, и проезд в Москву был запрещен.

Смятение, душевное беспокойство отразились в первых болдинских стихотворениях. Ранней золотой осенью (7 сентября) написаны мрачные зимние «Бесы» с безнадежным финалом: «Мчатся бесы рой за роем / В беспредельной вышине, / Визгом жалобным и воем / Надрывая сердце мне…»

Но уже на следующий день (8 сентября) появляется «Элегия» («Безумных лет угасшее веселье…») – прощание с юностью, с Егозой, Французом, Сверчком. Сохраняя в душе лишь «печаль минувших дней», предсказывая себе унылый путь, полный «труда и горя», Пушкин оканчивает стихотворение уже не безнадежностью «Бесов», а осторожной надеждой – на наслаждение гармонией и прощальную улыбку любви.

В Болдине с гармонией получилось лучше, чем с любовью. Старые и новые замыслы возникали и осуществлялись почти мгновенно. Пушкин, наконец, завершает «Евгения Онегина». С «Повестей Белкина» начинается новая русская проза. К ним примыкает «История села Горюхина». Сразу за ними возникают «опыты драматических изучений», маленькие трагедии. В эти же месяцы написаны «Домик в Коломне» и несколько десятков стихотворений, в том числе «Для берегов отчизны дальной.», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Моя родословная».

«Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал», – признается Пушкин тому адресату, которому жаловался на грусть-тоску перед отъездом (П. А. Плетнев, 9 декабря 1830 года). Вернувшись из Болдина, поэт вполне мог повторить те же слова, которые произнес после окончания «Бориса Годунова»: ай-да Пушкин…