Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

В сочинении игумена Даниила в начале XII в. уже совершенно четко разграничены пределы дома, да и сами дома хорошо различаются по видам и типам. Домъ – это общее название («было село и домъ» – Хож. игум. Даниил., с. 14). Теремець – какой-то навес: гроб святого стоит посреди церкви, «и есть теремець надъ гробомъ святаго Савы, учинено красно» (там же, с. 55). «И подъ та моста течеть Иорданъ сквозҍ комары мосту тою» (с. 100); комара означает ‘своды’ (в том числе и в храме; с. 32, 43); а на «комарах» «полати пространьны, и тамо живеть патриархъ» (с. 19), потому что полати – это ‘хоры в церкви’. «И съ тое храмины, на югъ лиць [т. е. лицом] поидучи, въздҍсти есть по степенемъ яко на горницю» (с. 58-59), потому что «горница» всегда наверху; слово горница в переводах дается иногда как горнее или даже въ гору в соответствии с греческим eis tén oreiné ‘в гору, вверх’ (см.: Ев. Иаков., с. 17б; в русском списке сочетание въ горницю стоит даже на месте выражения въ гору). Здание – уже всегда строение: «И есть градотъ Акра великъ велми и твердъ зданиемъ» (Хож. игум. Даниил., с. 89-90); по отношению ко всему, что создано, также употребляется здание (с. 32-33). «И в той же церкви сионьстҍй ту есть храмина, за олтаремъ тоа церкви, и въ той храминҍ Христосъ умы ногы ученикомъ своимъ» (с. 58); хоромы, следовательно, могут находиться и внутри здания, потому что главный их признак – крыша, высокий и нарядный шатер. Слово жилище упоминается в «Хождении» также в связи с дикими зверями: «И ту суть жилища пардусомъ, и осли дивии мнози суть» (с. 56); обозначает оно лишь то место, где живут. Это же слово в других случаях обозначает место обитания страшного зверя, например змея, который похищал девушек: «а абие посхити ю змей и внесе ю в жилище свое и затвори ю» (Пов. Тирон., с. 95), «и съ звҍрьми дивими будеть жилище твое» (Евсеев, 1905, с. 76, 90); оно встречается на месте греческого katoikía ‘размещение, расселение’. Напротив, когда игумену Даниилу понадобилось назвать место, на котором отдыхала во время бегства Богородица с младенцем, он употребляет сочетание доброе обителище (с. 49), которое обозначает ‘приют’. Из прочих слов Даниил использует еще шатеръ, и очень уместно: он говорит о том, где «шатеръ стоялъ Авраамль» (с. 70), т. е. не дом, а именно шатер кочевника. Так распределяются наши слова в «Хождении игумена Даниила».

За полвека до этого Феодосий Печерский употребляет только слова келья или храмина (что для него одно и то же), чертогъ и обитель (что для него также однозначно), однако чертогъ – всегда небесный и высший, а обитель – замена чертога на земле. Он упоминает и общее слово домъ в значении ‘род’: «дахъ тя дому Израилеву» (Поуч. Феодос., с. 19). Такое же значение слова известно в «Речи философа» (в составе «Повести временных лет»), что определялось не только библейским содержанием текста, но еще и зависимостью его от переводов, созданных южными славянами. Очень характерно, что именно такого значения не было у русских: для них домъ – граница своей территории, а не пределы рода (иначе: Филин, 1949, с. 157-158).

В переводе «Жития Василия Нового», который по времени был осуществлен между «Поучениями» Феодосия и «Хождением игумена Даниила», клҍть и храмина – комната. «В подклҍтҍ живяше» (Жит. Вас. Нов., с. 503) – в подвале, в чулане; в палаты вселяются, в храминах живут, небесный чертог или «чрьтогъ славы» – небесное обитание («в чюдесномъ томъ чертозҍ», «въ изрядномь томъ чертозҍ» – там же, с. 588). Хлевина – темная комната (Флавий). Никакие другие слова нашего списка не известны в источниках XII в.

Только в переводах, и притом нерусских, встретились слова зьдание, кущи, хыжа, чрьтогъ, жилище. В XIII в. известны заимствованные слова: колимогъ – ‘шатер на повозке’, ‘стан в поле’ (Ипат. лет. под 1208 и 1254 гг.; слово сохранилось и сегодня – это колымага); то же значило и заимствованное из тюркского шатеръ ‘походная палатка’: именно шатры разбивал в чистом поле князь Святослав, отправляясь в свои походы (Лавр. лет., с. 19, 964 г.), но это также и ‘стан, состоящий из походных шатров’.

Издавна было известно слово истобка ‘изба’ или ‘баня’, скорее последнее, судя по тем текстам, в которых встречается древнейшее упоминание о слове. Когда в 945 г. Ольга мстила деревлянам, некоторых лучших мужей заманили в «истобку», предлагая помыться, и подожгли ее со всех сторон («пережгоша истобку» – Лавр. лет., с. 156). Это слово известно и позже, оно было собственно русским, потому что теплый дом (а именно отапливаемый дом и обозначало это слово) был совершенно необходим в суровом северном крае. Клеть упоминается часто, это комната, в которой наряду с каким-либо имуществом, запасами хранились также ценности; именно туда запрещалось проникать постороннему, потому что взявший что-либо в клети считался вором. С конца XII в. клҍткой или клетцей стали называть всякий амбар или кладовую; по-видимому, это то помещение, которое запиралось «клҍтьскы». Комара как ‘свод’ встречается часто, это также привычное для русских слово. Полаты – всегда ‘нарядные комнаты’; у князя Владимира были именно «полаты»; в текстах говорится о том, что в «полате» своей сидел князь, что «полаты» были золотыми и царскими, что их «созидали» особо, не так, как прочие комнаты. Собирательность значения слова состоит в том, что в одно и то же время оно обозначало и помещение знатного человека, и сокровищницу, которая находилась при нем, и особую форму строения – шатровую, кровельную или иную, но устремленную вверх (как символ стремления, вознесения вверх к небу?).

Также и слово теремъ обозначало высокий дом, всегда дворец, обычно каменный (например, в рассказе под 945 г. об Ольге) в отличие от простых хором, которые могли быть у любого свободного человека (дом, строение).

К концу XIII в. понятие о доме вполне сложилось. Есть слова нейтрального значения, которые означают место, где живут, жилье. Это – домъ, изба или хата, но только последние два слова имели значение собственно ‘здание; дом’. Само же слово домъ изменилось, разрослось в значениях.

За два-три последующих столетия русский дом постепенно обстроился, получил новые признаки и свойства, каких у него до того не было. Одновременно появились слова, которые все это стали выражать в речи.

Образ крыши, крова, родного крова собрал целую цепочку слов: это – камора ‘свод’ (из греческого kamára, обозначавшего когда-то крытую повозку со сводчатым верхом), колимогъ ‘нарядная (свадебная) повозка’ (из тюркского слова со значением ‘судно’), куща ‘шалаш, лачуга, палатка’, хыжа, шатеръ и шалашъ в значении ‘дом, жилье’. Все они продолжали и развивали старинный славянский образ, связанный со словом вежа ‘намет, шатер, палатка’; последним словом называли часто кочевой шалаш и кибитку, перевозное жилье кочевников, которые упоминаются и в «Слове о полку Игореве» («вежи половецкие»), оно связано с глаголом везу; «вежа» – это дом-повозка, который всегда с тобой; а несколько таких веж – уже и город или, точнее, «огород», ограждающий на походной стоянке всех его участников общим станом.

Этому словесному образу противостоит другой – образ неба, возвышающегося над человеком, бескрайнего, нарядного сияющего неба, которое само по себе – праздник. Такой образ свойствен слову палаты (из греческого palátion ‘дворец’ и ‘праздничные покои’; ср. палаццо) – то, что вверху или устремлено вверх. Он же и в слове теремъ (из греческого téremnon ‘дом, жилище’, также ‘дворец’, собственно: дворец с куполом); терем – символ неба, наличие купола для него было обязательным. Тот же образ и в слове чертоги (из персидского слова, обозначавшего внутренние покои, слегка выдающиеся наружу, мы бы сказали: галерея, балкон) – также то, что наверху. Все подобные слова, включаясь в народный язык и приноравливаясь к его форме, произношению, наслаивались на общий славянский образ: хоромы ведь не просто дом или крыша (прямое значение слова), под которыми хоронились, но еще и нечто нарядное, высокое и воздушное; не простая повозка кочевника, но устойчивый дом, срубленный из тесаных бревен, защита и крепость. Слово хоромы появилось уже у оседлых славян.