Культура заговора: от убийства Кеннеди до «секретных материалов»

Пожалуй, максимально креативно использовать культуру заговора удается Wu-Tang Clan. Эта группа талантов с вечно меняющимся составом появилась на Стейтен-айленде в 1993 году, выпустив «Enter the Wu-Tang (36 Chambers)», пьянящую смесь учения организации «Пять процентов» (ответвление «Нации ислама»), конспирологии, уфологии, восточных единоборств, славословий в адрес мафии и гангстерской бравады. Wu-Tang Clan объединяет нумерологию с эзотерической этимологией, «доказывающими» их конспиративистские выкладки; так, когда в одном из интервью ОГ Dirty Bastard спросили, что значит для него ислам, он ответил: «Я Искренне Люблю Математику Аллаха». [361] Их заявления постоянно мечутся между совершенно риторическим и слишком буквальным. Вслед за многими рэперами, мифологизирующими самих себя, они не раз встречались с законом, создавая, если фактически не подтверждая, свою уличную репутацию. Но в то же время, как и Public Enemy, они выстраивают свою изменчивую идентичность вокруг создания контрзаговора. Каждый из них ассоциируется с многочисленными героическими персонажами комиксов и стилями кунфу, пресекая любую попытку закрепи т свою эстетику в какой-то строгой системе. Хотя, по-видимому, они сильно увлеклись конспирати-вистскими изворотами теологии «Пя ти процентов» и не стесняются заявлять, что вакцинации приводят к тому, что «дети рождаются уродами», они способны, к примеру, в какой-нибудь песне предупредить об опасности того, что конспирология СПИДа мешает безопасному сексу. Они в сатирической форме озвучивают мысли неудачника, считающего СПИД «результатом бактериологической войны», то есть «созданным правительством» с целью «держать ниггеров в страхе», чтобы «никакого секса, никаких детей», и в итоге чтобы «черное население сократилось за десять лет». [362] Wu-Tang поднимает на новую высоту использование конспирологической риторики в мошеннической эстетике, порой деструктивной и поверхностной, но все же комичной и открытой. Они заставляют культуру заговора работать на них самих, не стараясь зафиксировать разницу между тем, что является заговором в буквальном смысле, и тем, что просто похоже на заговор, но умышленно смешивая эти противоположности с помощью ловкого риторического джиу-джитсу. Многие конспирологические теории, циркулирующие среди афроамериканцев, несомненно, основаны на заблуждениях и дышат злобой. Вместе с тем отдельным формам черной конспирологической культуры удается при помощи остроумного и ироничного преувеличения удерживать сложные вопросы причинности и ответственности на повестке дня, заимствуя и трансформируя язык конспирологии.

Паника вокруг тела

За последние годы тело стало одним из самых заметных объектов параноидальных фантазий. Начиная с фильмов ужасов, где невидимые силы эффектно уродуют тела, и заканчивая историями о похищениях маленькими серыми инопланетянами (возможно, состоящими в сговоре с правительством), которые, вмешиваясь в организм, устраивают медицинские эксперименты; начиная с полицейских, которые надевают латексные перчатки, охраняя митинг о борьбе со СПИДом, и заканчивая едкой спермой, о которой рассказывают жены мужчин, утверждающих, что они страдают синдромом войны в Заливе, — все это свидетельствует о том, что американская культура изобилует признаками телесной паники. Страх перед вторжением тех или иных похитителей тел заявлял о себе на протяжении всей американской истории, особенно заметным он был в 1950-х годах. [363] И действительно, с возвращением риторики заражения и проникновения может показаться, что 1980-е и 1990-е годы запустили повторный показ 1950-х. В буквальном смысле 1950-е вернулись в виде ремейков в таких фильмах, как «Нечто» Джона Карпентера (1982) и «Муха» Дэвида Кроненберга (1986). Масштабов же эпидемии процесс мутации и размножения прежних образов в стиле научно-фантастического хоррора достигает в «Секретных материалах». [364] Кроме того, последнее десятилетие XX века принесло с собой угнетающе знакомую политическую культуру демонологии. Стоило вам подумать, что вам ничто не угрожает, как чудовищная риторика карантина, исключения и превращения в козла отпущения нежелательных лиц вернулась: экономическая изоляция, белый рейс, огороженные общины, ограниченная иммиграция, несоразмерные обвинения меньшинств в социальных проблемах, жертвами которых они обычно и становятся, страхи перед внутренними террористами и злыми диктаторами, используемые для оправдания репрессивной расистской реакции и, что выглядит наиболее угрожающе, новое возвращение гомофобии, которой была отмечена эпоха охоты на «красных», наиболее вероломно отразившаяся в предложении Уильяма Ф. Бакли ставить клеймо на ягодицах ВИЧ-инфицированных. [365]

Хотя может показаться, что во многих отношениях 1980-е и 1990-е скопировали худшие крайности 1950-х годов, все же между ними есть и существенная разница. В 1950-х язык физического проникновения был готовым источником метафор на тему воображаемой угрозы американскому государству. В годы маккартизма в политической и массовой культуре господствовали истерические страхи перед насекомыми, бактериями, микробами, уродами, пришельцами и всевозможными Другими козлами отпущения. В своей известной доктрине «сдерживания» Джордж Кеннан заявил, что «мировой коммунизм похож на болезнетворного паразита, питающегося лишь нездоровой тканью», а генеральный прокурор Дж. Говард Макграт предупреждал о том, что коммунисты «повсюду — на фабриках, в конторах, в мясных лавках, на уличных углах, на частных предприятиях — и каждый из них несет смертельные микробы». Народ боится за свое здоровье, охваченный смутной истерической тревогой насчет неамериканского влияния («Фторирование — это что, заговор коммунистов? Неужели в вашей ванной комнате воспитывают большевиков?»). [366] Язык иммунологии охотно приспосабливался к подозрениям, что подрыв «здоровья и энергии нашего общества» (как выразился Кеннан) так же опасно, как заражение «чужой» идеологией коммунизма. Если в 1950-х годах боязнь микробов в основном была воплощением страхов по поводу нападения на государство и неспособность национальной иммунной системы его защитить, то более поздние акты драмы иммунологической паранойи говорят лишь о страхах за само тело. В фильме Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав» (1964), в котором сатирически высмеивалась паранойя 1950-х годов, сумасшедший генерал Джек Риппер борется с коммунистической заразой, покушающейся на его «драгоценные телесные соки» путем фторирования воды. Но если в фильме Кубрика описание загрязненных телесных жидкостей — пародийный символ, отражающий параноидальные страхи предыдущего поколения (будь то перед коммунизмом или конформизмом), то в 1980-е и 1990-е годы беспокойство за драгоценные телесные жидкости становится вполне буквальным. [367]