Классическая русская литература в свете Христовой правды

Она сама просится у Господа в ад, лучше других грешников освободи, а меня туда заключи. Зачем? — для служения, потому что пусть меня мучают, а я буду взывать к Тебе, Господи, и Ты Сам мне часто не являйся, а раз в тысячу лет дай ручку поцеловать, потому что люблю Тебя.

Этим-то, наконец-то, стяжанием живого Христа и побеждается ад на всех уровнях своего адского существования!

Достоевский стал писать “Братьев Карамазовых” уже закалённым бойцом, уже знал, что такое невидимая брань, уже понимал, что значит — держи ум во аде и не отчаивайся. Только после этого писатель смог вывести чёрта на страницы своего произведения, до этого — только упоминал. Раскольникову Соня говорит: «Молчите, богохульник! От Бога Вы отошли и Вас Бог поразил, дьяволу предал». Раскольников, идя на убийство, только чувствует, что его одежда как бы захвачена каким-то колесом и он уже как бы не своими ногами идёт на преступление, но только после того, как совершался и совершился его окончательный в пользу ада выбор.

В “Идиоте” ещё не осмыслен дух — глухой и немой, терзающий Мышкина,— который бьётся как бы бессознательно и только разводит антимонию насчёт католиков и католичества, и не надо думать, что Достоевский думает вместе с Мышкиным. В это мог поверить только бывший толстовец Михаил Александрович Новосёлов, припечатавший Толстого таким эпитетом — христианин без Христа.

В “Дневнике писателя” за 1873 год у Достоевского есть небольшой очерк “История отца Нила”. Рассказ посвящён публикациям газеты “Голос”, которые разбирают соблазнительную историю о монахе Троице-Сергиевой Лавры, отца Нила. У отца Нила были две любовницы: одна в летах, 40-летняя, некая девица из дворян, Огурцова, а другая, Лекарева — молоденькая, жительница Сергиева Посада. Старшая любовница имела свой ключ от монашеской кельи [95]. И когда ее по окончании скандала спросили на суде о том, сколько же раз Вы входили в келью самостоятельно, то она ответила, по выражению Достоевского, с оттенком торжества — раз 500. Причём, обе любовницы хранили в монашеской келье свои ценные вещи.

Достоевский в этой статье рассказал про инцидент и приводит параллели из жизни католической церкви. На вопрос бушующей парижской толпы в Великую Французскую революцию, архиепископ Парижский на вопрос — веруешь ли ты в Бога, ответил: «Очень мало». Тогда один из рабочих предъявил ему обвинение — выходит, что ты столько лет нас обманывал, и поразил его топором насмерть.

Весь клир католической церкви после Великой Французской революции разделился на три части: одни сложили сан и поступили на военную службу; другие эмигрировали, чтобы там интриговать и учить детей; только третья часть разошлась по скорбному населению Парижа и Франции, чтобы утешать, поддерживать, то есть совершать своё пастырское дело. (У нас в России, практически, точно так же, то есть после революции: треть духовенства сняла с себя сан; треть перешла в обновленчество и треть остались совершать свой пастырский подвиг, и они-то и стали называться “тихоновцами”.)

“Подросток”.

В “Подростке” у Достоевского — ещё только некоторые глухие раскаты ада и, особенно, двойник, который поражает Версилова — то есть, искушение дьявола. Например, когда ему хочется растоптать букет цветов, который он несёт Софье Андреевне как подарок и поздравление с днём рождения. Потом он вспоминает про какого-то несчастного доктора, который на похоронах своего отца вдруг засвистал в церкви. В это время идет поминовенный обед по покойному Макару Ивановичу, а Версилов приходит к этому обеду и говорит, что я боюсь, что я сейчас засвищу или захохочу.

Версилова спасают, так как он совершает попытку к самоубийству, но пуля миновала сердце и сказано, что это — только половина прежнего Версилова, то есть другую свою половину в этом раздвоении он-то как раз и убил.

“Братья Карамазовы”.

Некоторые вещи Достоевский предсказал и которые чрезвычайно сбылись при Советской власти. Например, момент, что человек без Бога, побеждая уже без границ природу. Это стремление победить природу без границ можно усмотреть ещё у Пушкина в “Медном всаднике” при Петре I («…под морем город основался»).

Победители природы без границ стерегли Достоевского ещё до его смертного одра. Таким победителем был Николай Фёдоров [96], который мечтал о том, чтобы превратить землю в космический управляемый корабль.

Достоевский постоянно прослеживает явление, что сам по себе дьявол не приходит — его нужно приманить — и не только грехами, но ещё и свободным выбором.

Иван, которому чёрт пересказывает его же анекдоты и, особенно, про квадриллион километров; Иван, которого чёрт дразнит, что ты, наверное, обиделся, что я к тебе явился не как сатана, с опалёнными крыльями, а, вот, в таком скромном виде. Но и Алёша, и Димитрий — все искушаемы дьяволом, кроме Фёдора Павловича, который сам идёт туда пешком. Фёдор Павлович Карамазов — это персонаж Бокаччо.

Митрополит Антоний (в миру — Антоний Павлович Храпо­вицкий) имел слабость представлять себе, что он-то и есть прототип Алёши Карамазова. Если бы этот многомятежный архиерей обладал искусством медленного чтения, он бы отказался от этой бредовой мысли. Дело в том, что Алёша Карамазов, после пережитого им потрясения, в связи с кончиной старца Зосимы, продолжает играть во сне в бесы. Как он это делает? Он во сне хулит Бога и наблюдает, как к нему подходят бесы. Подходят, подходят, подходят (это всё с оглядкой на Гоголя), все, сжимая круг и только на какой-то самой последней черте, он крестится и они отойдут. И он опять начинает своё богохульство, и они опять подходят, подходят, подходят, — он опять перекрестится, и так всю ночь. Но так можно доиграться, что рука не сможет перекреститься, как у Мотовилова! Причём, сон этот сниться одновременно двоим: почти ребёнку, которой нет ещё и 15-ти лет — Лизе Хохлаковой и Алёше Карамазову.

Достоевский засвидетельствует перед русским обществом, что лжет Кант: что ад — это не царство дурных человеческих мыслей, ад — это страшная, всепоглощающая реальность, которая своё разверзает буквально под нашими ногами и только благодатью Божией, Его милостью и протянутой Десницей Божией мы можем от него избавиться.

Лекция 23.

Достоевский и Россия.

Проблема русской идеи в осмыслении Достоевского.

(Историософская проблематика Достоевского).

Труднее всего, рассматривая идею, которая поставлена автором, была ему самому не вполне ясна. Приходится дорабатывать, а это – целая проблема.

Сам термин “русская идея” принадлежит Достоевскому. Достоевский во многом оболган, например, ему приписаны вещи, которых он не говорил – «церковь в параличе», так как это говорил Самарин Юрий Фёдорович [97].

Термин “русская идея” Достоевский ввёл в “Дневнике писателя” за 1876 год, глава называется “Утопическое понимание истории”.

Русскую идею Достоевский определяет так: “Деятельное приложение нашей драгоценности, нашего православия к всеслужению человечеству, к чему оно и предназначено и что, собственно, и составляет настоящую сущность его”.

Статья “Утопическое понимание истории” начинается с Петра I – как феномена. По духу, по мысли, по чувству Достоевский относится к Петру глубоко отрицательно, но по декларации как бы — и так, и сяк.

Фёдор Михайлович декларирует то, что Россия в своём отъединении до‑петровском XVI-XVII веков, отъединении от всего прочего христианского европейского человечества, готовилась быть не права, то есть обладала, как главная православная страна, драгоценностью правой веры, но никому ее не собиралась нести.