Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Пытаясь определить исконное значение древнего корня, мы находим в родственных языках, что латинское orbus ‘осиротевший’, греческое orphanós ‘осиротевший’, армянское orb ‘сирота’, ирландское orbe ‘наследство’, санскритское arbhas ‘маленький мальчик’ в чем-то совпадают со славянским рабъ. «Значение ‘раб’ могло развиться из значения ‘сирота’, потому что первоначально сироты выполняли наиболее тяжелую работу на дому» (Фасмер, III, с. 453). Как это было, мы знаем по сказкам разных народов – «Морозко», «Золушка». Сиротская доля была тяжкой, и «робенок» становился «рабом». Горше сиротской доли и быть не могло в родовом или общинном быту: человек один, без роду-племени, в услужении чужим. С развитием классового общества такому сироте пришлось еще хуже, теперь сирота не просто грелся у чужого костра, огнища, «дыма», он работал на чужих. Раб-сирота незаметно становился рабом-работником, «яко работника всяку работающа работу» (Жит. Сергия, с. 352).

Вот эти-то слова, несомненно вторичного происхождения (на что указывают их суффиксы), особенно интересовали историков. Слово работник – от работа, а работа –‘рабство’; когда-то работник был работягъ («тянет на себе» всю работу), так что современное просторечное работяга оказывается старинным книжным обозначением человека, который находится под «работным игом». Ср. в переводе «Александрии» (говорят женщине): «Аще бо нынҍ родиши, работяга (и) плененика родиши» (Срезневский, т. 3, стб. 5; в греческом оригинале hypódulos ‘подневольный раб’). Обилие слов, порожденных этим корнем, поражает, но каждое новое из них обязательно приходит со своим суффиксом, так что со временем последовательно возникающие слова постепенно снимают исключительность древнего значения корня (‘рабский труд’). В Материалах И. И. Срезневского показаны такие значения слова работа: ‘рабство’ – ‘служба’ – просто ‘труд’, тогда как работина – только ‘труд’, а работание – только ‘служба’; работати – ‘находиться в рабстве’ (в «Повести временных лет»), ‘служить кому-то’ (позже, в Новгородской летописи) и вообще ‘трудиться’ (в Никоновской летописи, т. е. с XVI в.). Значения производных слов привели к постепенному «смягчению» смысла корневого слова раб: ‘рабство’ – ‘служение’ – просто ‘труд’. Сравнивая три глагола – работати, страдати, трудитися, – историк спрашивает себя, все ли три категории труда формально выражали юридическое состояние рабства (Романов, 1947, с. 48-49). Раб несомненно противопоставлен свободному – это ясно, но все ли сферы деятельности, известные и доступные рабу, оказываются недоступными для свободного, скажем, для смерда? Работают в поле, страдают в страду, трудятся до седьмого пота (слово трудъ значило ‘стеснение, тягость, досада’, т. е. утомление от работы). В деле, труде, работе раб и свободный были равны, а потому и глагольные формы языка безразличны в обозначении того, кто работает. В древнейших славянских переводах различаются, однако,  работати и служити, поскольку с их помощью переводили разные греческие слова (соответственно duleúō и latreúō – Ягич, 1902, с. 358); в Древней Руси значения этих глаголов постепенно сближались, поскольку лишь слуги служили, а все остальные работали.

Состояние рабства, правда, сохранялось долго, еще для А. Курбского и Ивана Грозного работа – ‘рабство’, однако все новые слова, возникавшие позже (работание, работина и др.), уже не имеют такого значения. «Л. П. Якубинский считал, что слово робить в смысле пахать древнее рабства. Поэтому роба первоначально означало женщину-пахаря и позднее стало обозначать несвободную женщину. Слово же раб (в болгарской огласовке) появилось не позже середины X в. и связано уже с работорговлей и конкретными ее путями» (Зимин, 1973, с. 20).

Все, что известно об истории слова, противоречит такому суждению. Роба поначалу – сирота в патриархальном доме. И, однако, с каким постоянством, неуклонно, независимо от времени, условий, места и обстоятельств рабское состояние человека в народном сознании связывается с сиротским положением, особенно ребенка! В описании жизни при дворе князя Андрея Боголюбского (конец XII в.) встречаем слово паробокъ. Оно родственно слову робенокъ, только с другим составом морфем, в числе которых префикс па- (как в словах па-дчерица или па-сынок), а этот древний префикс означал когда-то именно положение «под» кем-либо, «после» кого-либо, кто должен быть первым и главным (Фасмер, т. 3, с. 180-181). Украинские парубки, холостые парни, – когда-то тоже сироты горемычные. В средние века, когда «истончился смысл» слова холопъ, а рабъ звучало еще слишком торжественно, появилось на Руси «много пустошныхъ сиротъ и работныхъ» (Домострой, с. 166), т. е. бездомных холопов. Старинный образ – лик рабства – снова возник из небытия при обозначении бесправных и бездомных людей государевых словом сирота.

Сирота (от древнего корня сир-) – человек без рода и племени, т. е. ‘лишенный родных, близких’. Один из первых новгородских епископов (XI в.) Лука Жиˊдята просил владетелей «к сиротам своимъ быть милостивыми» – как бы сверху, с амвона, внемля богу, призывал господ к милосердию. В XIV в. в берестяных грамотах находим и самоуничижительные характеристики их авторов: «попецелилеся горюнами» (№ 167), «сирота» (№ 5), а в XV в. слово сирота стало уже термином, которым, как иногда полагают (Пресняков, 1909, с. 48), заменили старое слово изгой.

Изгой – отщепенец, лишенный рода насильно. В церковном уставе князя Всеволода сказано: «Изгои трои: поповъ сынъ грамотҍ не умҍеть, холопъ ис холопьства выкупится, купҍць одолжаеть; а се и четвертое изгойство и к собҍ приложимъ: аще князь осиротҍеть», т. е. лишится владений (Щапов, 1976, с. 157). Красочные картины изгойства в средневековом обществе нарисовал Б. А. Романов в своей книге «Люди и нравы Древней Руси». Изгой означает буквально: лишенный жизненной силы рода, традиции, а значит и права на жизнь. Слово из-гой того же корня, что и жизнь, жи-ти (только в другой огласовке). «По понятиям древности “жить” значит иметь средства к существованию» (Дьяконов, 1912, с. 114), что не совсем точно. Сирота не имел средств к существованию (отчины и дедины), изгой же не имел рода, родства и Родины, почему изгоем стали со временем называть человека, стоящего вне закона (Филин, 1949, с. 234). «Изгой» известен издавна, изгои были и в родовом обществе, а вот «сирота» в социальном средневековом смысле – порождение нового общественного быта.

Говоря о слове изгой, историк признает, что «впоследствии термин становится все более расплывчатым» (Мавродин, 1971, с. 73). Расплывчатость его не связана с самим явлением изгойства, она определяется редкостью и ненадежностью источников, среди которых и переводные, и компилятивные, и такие, в которых нередки кальки-переводы с греческих слов. Изменение значений этого старинного слова происходило от местности к местности и в разное время подвергалось различным преобразованиям. Но всегда ясно, что исходный синкретизм праславянского слова постоянно и неотвратимо как бы «расходится» по различным текстам, вступая в сочетания с самыми неожиданными словами. Только на основании всех таких текстов возможно сделать предположение о древнейшем значении термина. Однако в случае с изгоем как раз все ясно. В отличие от раба-сироты, который, несмотря ни на что, остается в роде-семье, изгой лишается последнего. Изгой – это и безграмотный сын попа, и свободный холоп, и запутавшийся в долгах купец, и лишенный земли феодал.

Итак, младший член рода или семейной общины всегда казался (и являлся) особенно бесправным. От названий такого члена рода и возникали, сменяя друг друга, именования бесправных в данном обществе лиц. Вообще все термины социальной зависимости уходили своими корнями в структуру семейных отношений, которая, последовательно развиваясь, и породила феодальные отношения. «Чада и домочадца» – дети и люди в «Домострое», и «челядь» – близкое к чадам понятие, но также и «хлопец» обращался в холопа, «отрокъ» – в слугу (в старославянском, чешском и словацком отрок – ‘раб’). Так же и «детские» – свободные слуги князя, «младшие» в иерархии, хотя по возрасту, может быть, и не дети.