Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций

«Чтобы сохранить в чистоте душу и совесть, лучше страдать от острого несогласия с несправедливостью, чем воспринимать ее равнодушно»^[123], — замечает С.М. Пеунова. Древнегреческий философ, самый известный представитель кинической школы, Диоген Синопский, считал, что самым прекрасным у людей является свобода слова. Мы же, упомянув здесь Диогена, скажем, что не столько свобода слова как частный элемент свободы вообще, а сама свобода является наивысшей ценностью. Без нее человек утрачивает самого себя. И разве нет необходимости в свободе на более глобальном уровне, нежели персональный, — на общесоциальном? Уровень развития общества определяется количеством свобод, которой обладают его члены. Э. Фромм к путям так называемого бегства от свободы приписывает подчинение вождю и вынужденную конформизацию^[124]. Д.А. Леонтьев вообще называет конформизм противоположностью свободы^[125].

Маниакальная ориентация на выгоду, пресловутый меркантилизм и сугубо материальные потребности заставляют человека поступиться личными убеждениями. В наше бесчестное время мало кто руководствуется по-настоящему гуманистическими гражданскими интересами. Большинство, движимое сугубо личными потребительскими интересами, готово отдать свой голос кому угодно; в качестве единственной зримой ими ценности выступает только то, чем можно набить собственный карман. Беспринципных людей, которым чужда любая идеология, достаточно как среди простых рабочих, так и среди чиновников. На них и держится существующая социально-политическая система. Их благородство — в лицемерии, их благость — в коленопреклонении перед вышестоящим (таким же, как и они) идолом.

Любая форма конформизма граничит с безликостью, стадностью и подчинением авторитету. Причем авторитетом может выступать как конкретный человек — лидер, так и целая группа. «Власть чьего-то авторитета над нашим сознанием обычно прямо пропорциональна нашей простоте и впечатлительности и обратно пропорциональна интеллекту, — пишет И.А. Шаповал. — Эмоциональность, склонность к сильным переживаниям и аффектам при отсутствии критического мышления обусловливает большую подверженность влиянию авторитета и подчиняемость ему практически без обдумывания и выбора. Индивидуальность здесь выражается лишь в выборе кумира, а его смена сопровождается и сменой моральных норм»^[126].

Полностью здорового общества не бывает, всегда и на всех этажах социальной пирамиды есть предатели, приспособленцы и прочие узники нечистой совести. Но общество должно уметь избавляться от шлаков. Неспособность освобождаться от шлаков отравляет весь организм. Единственное, чего нельзя отравить и парализовать — свободную волю (здорового) человека. Вот только здоровых слишком мало на общем фоне.

Д. Ольшанский наделяет индивида массы такими характеристиками, как анонимность и отсутствие сознательной личности, снижение рациональности и интеллектуальности, стремление к осуществлению внушенных идей, ориентация индивидуальных мыслей и чувств в направлении массовых, что уже есть гиперконформизм^[127]. Человек по-настоящему живет не тогда, когда упивается благосклонным расположением начальства, не тогда, когда получает зарплату, не тогда, когда уделяет внимание своим дорогим игрушкам и различным гаджетам — не в эти моменты избытка жизни. Человек живет тогда, когда не только думает по совести и долгу, но и поступает соответствующим образом. Смелость, готовность взять на себя риск означает полноценную и полнокровную жизнь. Человек живет в пограничных ситуациях, когда его бытие встречается с ничто, с чистой аннигиляцией. А конформисты, ницшеанские «последние люди», комфортно чувствующие себя в условиях своей конформизации, ощущают избыток жизни, что парадоксальным образом указывает на ее отсутствие. Они наслаждаются собственным уничтожением. В. Франкл справедливо называл конформизм и тоталитаризм двумя следствиями экзистенциального вакуума, следствиями утраты смысла жизни и осмысленности бытия^[128]. Таким образом, в конформизме вместо экспликации чего-то позитивного для развития личности усматривается лишь процесс слияния с мнением молчаливого большинства.

Потребительски мыслящий конформист не пытается стать выше себя, не принимает ценность личностного развития. Интеллектуально-духовный путь развития представляется ему тупиковым и совершенно ненужным, так как он не облегчает достижения желаемых ценностей. В этом заключается вульгарность конформно-потребительского сознания. Конформист может понимать свою косность и ограниченность, но это понимание не стимулирует его к самосовершенствованию, не придает ему мотивацию к этому благородному процессу. Единственное, к чему оно ведет, так это к пробуждению ненависти к «другим», отличающимся от масс (согласно X. Ортеге-и-Гассету, масса ненавидит все отличное от нее^[129]). Представляется, что за этой ненавистью и озлобленностью зачастую скрывается обычная зависть к тому, кто лучше, благородней, умнее и утонченней. В итоге соприкосновение малообразованного и эстетически неразвитого человека с высокими культурными образцами, не являющимися на сегодняшний день культовыми, может вызвать реакцию отвержения, отвращения и непонимания. Р. Барт утонченным образом высмеивает критическую позицию невежд, где объектом критики является то, что они понять не могут. Такой критик, признаваясь в непонятливости, сомневается в ясности произведения, на которое обращен его взгляд. Он следует принципу «Я не понимаю — значит, вы дилетанты». «Вам не объяснить философов, а вот они вас объясняют»^[130], — не без доли иронии пишет автор «Мифологий». От себя добавим, что презрительное отношение масс к той культуре, высот которой их мышление не достигает, совершенно необоснованно. Оно — это отношение — поддается сугубо психологическому описанию (чувство общности с себе подобными как «своими» с одновременной ненавистью к «другим» — результат некоего вытеснения осознания своей интеллектуально-эстетической неполноценности), но при этом лишено четких оснований, которые могли бы обеспечить ему право на существование.

Если феномен конформиста-потребителя становится широким и всепоглощающим, то закономерным образом общество массифицируется, а культура становится однообразной. Если же происходит демассификация индивидов, то на более масштабном уровне население тоже демассифицируется, что приводит к усложнению и многообразию культурного потенциала данной социальной среды. И лишь степень развития на данный момент (актуальный уровень) и стремление к саморазвитию в дальнейшем (потенциальный уровень) субъектных качеств — сущностная автономность, осознанный характер жизнедеятельности и целостность мировоззренческой позиции^[131] — являются неким гарантом подлинности как отдельного субъекта, так и присущей ему общности, усиливающим возможность противостояния внешнему давлению и манипулятивным воздействиям. Данные качества в своей совокупности дают человеку возможность осознать себя в окружающем мире, определить свою сущность в качестве элемента мира и социальных систем, наделяют человека способностью к рефлексии, к формированию собственной картины мира и ценностных ориентаций. Человек, стремясь сохранить свою субъектность, старается противостоять слиянию с массами, то есть реализует негэнтропийный механизм своего развития, который характеризуется в синергетике так: сложная нелинейная система эффективно противостоит разрушительному действию хаоса только в том случае, когда она находится вдали от равновесия по отношению к окружающей среде, то есть не сливается с внешней массой. А состояние равновесия со средой, по замечанию Н.М. Калининой, равнозначно смерти^[132]. Конечно, в случае изучаемого нами явления — конформной массы — смерть стоит понимать не в прямом (физическом) смысле, а скорее в психологическом, культурном и социальном.

Консьюмеры только думают, что поступают в соответствии со своей субъектной позицией, а на самом деле они детерминированы внешними обстоятельствами. Причем детерминировано не только их поведение, но и мышление. Субъектная позиция представлена в активноизбирательном, инициативно-ответственном, преобразовательном отношении личности к самой себе, к действительности, к миру и жизни в целом^[133]. А. Назаретян с удивлением отмечает, что люди пост-советского времени, подвергшиеся принуждению проголосовать в поддержку какого-то кандидата, нисколько не возмущались сложившейся ситуацией, а скорее наоборот, радовались, что их избавили от ответственности выбирать и сделали все за них^[134]. Ответственность обычно гнетет, и человек стремится избежать ее, а вместе с тем избежать свободы в принятии решения.