Элевсинские мистерии

"Что препятствовало бы людям, занимающимся теоретической философией, вступать в теургическое единение с богами? — пишет Ямвлих. — Теургическое единение дают свершение неизреченных и богоугодно осуществляющихся превыше всякого мышления дел и сила мыслимых только богами невыразимых символов" (Мист. 11.11). Сопутствующие причины тому — настрой и чистота.

Музыка помогает пробудить сей божественный настрой, "потому что душа, прежде чем предоставить себя телу, вслушивалась в божественную гармонию"* (Мист. III.9). В подобной теургии к музыке присоединялась и языческая литургия. Взаимосвязь мистерии и литургии здесь вполне очевидна.

Последними схолархами Академии, закрытой императором Юстинианом в 529 году после девятивекового существования, были Плутарх Афинский (350–432/433), Си-риан, Прокл (411/412—485), Марин и Дамаский (458–535). Плутарх принес в Академию идеи Плотина, и крупнейшим среди его приверженцев был Прокл. Ни один из тогдашних схолархов не был уроженцем Афин, большинство происходило из Сирии, Прокл — из Малой Азии.

Жизнеописание Прокла оставил его ученик Марин из палестинского Неаполя". Философ родился в городе Византии в семье зажиточных ликийцев и шестнадцатилетним подростком отправился в Египет, в Александрию, чтобы изучать там грамматику, риторику, а также — ради освоения римского права — латинский язык. Когда его учитель Лео-нат собрался в Византии, Прокл поехал вместе с ним, но еще раньше в лице Олимпиодора нашел себе наставника в Аристотелевой философии. Девятнадцати лет от роду он прибыл в Афины изучать платоновское учение. В гавани, его встретил молодой земляк-ликиец. По дороге в город они сделали привал у святилища Сократа и в тот же вечер поднялись на акрополь. Сторож уже стоял с ключами и сказал молодому пришельцу: "Кабы не ты, я запер бы ворота". Марин толкует эту фразу в том смысле, что, не приди Прокл в Афины, платоновская философия пресеклась бы12.

На способности новичка первым в Афинах обратил внимание Сириан, который доложил тогдашнему заместителю схоларха Академии: "Будет из него или великое благо, или совсем тому противное!"13 Именно Сириан отвел юношу к старику схоларху, Плутарху Афинскому, и сказал вот что: "Позволь ему изучить, что надобно, хотя бы и при этом воздержании, а там пусть он хоть с голоду умрет, если хочет"14. Плутарх читал с ним Аристотеля, "О душе", и Платонова "Федона". Когда спустя два года мудрый старец умер, Прокл так сблизился с Сирианом, что они звали друг друга отцом и сыном; впоследствии бренные останки обоих упокоились в одной могиле. Жены и детей у Прокла не было15.

"Менее чем за два года прочитал он насквозь все писания Аристотеля по логике, этике, политике, физике и превыше всего по богословию. А укрепившись в малых предварительных таинствах, приступил он к истинным таинствам Платонова учения, приступил чередом и не сбиваясь с шага, как говорится в пословице. Сокрытые в нем божественные святыни он старался прозреть непомраченными очами души и незапятнанной ясностью умозрения"16.

Среди многочисленных сочинений Прокла самое первое ("Начала теологии"*) и самое последнее ("Теология Платона") написаны без какого бы то ни было стимула извне17. К двадцати восьми годам он создал комментарий к Платонову "Тимею" и до конца дней более всего ценил именно эту свою работу18. По зрелом размышлении стоит упомянуть также и комментарий к первой книге Евклидовых "Начал геометрии"19.

Из сочинений Платона выше всего он ставил "Тимея" и "Парменида"20. Но будь Проклу дозволено сохранить лишь две книги, он выбрал бы халдейские оракулы да Платонова "Тимея"21. Долгих пять лет он работал над ныне утраченным комментарием к оракулам22. Доминиканец Вильем из Мербеке, "латинский" архиепископ Коринфа, перевел с греческого большинство трудов Прокла, закончив свою работу в 1268 году. Его друг Фома Аквин-ский (1225/26—1274) использовал комментарий к "Тимею" и "Начала теологии". Майстер Экхарт, Таулер и Николай Кузанский читали Прокла, цитировал его и Кеплер. Весьма популярный в средние века Псевдо-Дионисий Ареопагит испытал большое влияние Прокла.

Труды Платона Прокл воспринимал как своего рода канонические священные писания, к которым он причислял также "Законы" и орфические гимны. Сам он слагал песнопения до глубокой старости. В Четвертом своем гимне он молит богов:

Вы, кто священной премудрости держит кормило, о боги! Вы возжигаете в душах людских возвышающий пламень, Дабы, покинув обители мрака, они устремились К высям бессмертных, очистившись таинством гимнов посвященных.

Слух преклоните, спасители! Ваши священные книги Чистый излили мне свет, разогнавший туман непроглядный, Дабы познал я вполне человека и высшего бога.

Марин рассказывает: благочестивый Марк "говорил, что философ должен быть не только священнослужителем одного какого-нибудь города или нескольких, но иереем целого мира"23. И продолжает: "Очистившись, вознесшись над всем житейским, свысока глядя на всех его тирсоносцев, он достигнул истинного вакханства, воочию узрел блаженные его зрелища <…> прямым взглядом взметнул непосредственный порыв умственной своей силы к прообразам божественного Ума <…> наш философ без труда прозрел <…> богословие, даже то, которое было затуманено баснословием, и вывел его на новый свет для всех, кто хотел и мог ему следовать, вдохновенными своими толкованиями и согласованиями"24.

Умер Прокл в семьдесят пять лет, "на двадцать четвертом году после царствования Юлиана". И последние пять лет прожил уже в бессилии; "тело его изнурилось и <…> впало в немощь, ослабев для всякого труда". С тем большим рвением он обратился тогда к теургии, к божественному творению — приватным культовым обрядам наподобие мистерий. Дочь его учителя Плутарха, именем Асклепигения, происходившая по материнской линии из древнего элевсинского жреческого рода, открыла ему смысл этих обрядов. Он "видел воочию светоносные призраки Гекаты"25. "Угнетаемый недугом, мучимый болями, он отделывался от них тем, что снова и снова просил нас, — пишет Марин, — петь гимны богам, и, пока мы пели, он испытывал бестревожность и покой от всех страданий"26.

Самые высокие мысли Прокла сосредоточены вокруг единого, истока всего бытия, всех чисел, умов и душ. Ниже единого двойство является как многообразие мира со всеми предметами; и лишь затем триада ведет всех к воссоединению с единым, тем образуя космос. Поскольку же христиане видят в Троице высшее божество, философ замечает: "Они следуют не высшему делу ума". Однако и у него триада управляет собором идей и несет его.

В области геометрии именно таковы символы: средоточие, радиус и круг. Множество кругов, средоточия (центры) которых сходятся воедино, отображает единение душ с богом. Круг, треугольник и спираль суть важные символы Духа.

Творение — выход многого из единого. Обращение ведет умы и души к их первоначалу, где они обретают спасение. Возвращение становится возможно через eros, или любовь к богу. Для единения с богом порыву мыслящего ума необходимы и душевные настрои, свойственные мистериям: удивление, трепет, самоотверженность, потрясенность, эрос и, наконец, безмолвная вера; такая вера поселяет душу в невыразимом. Помимо веры душа, несмотря на ее несовершенство, должна обрести надежду и любовь.

"Вера, надежда, любовь" выполняют ту же ключевую роль, как и у апостола Павла; однако у индивидуалиста Прокла любовь всегда зовется eros, или есть eros, но не agape. Эрос — это любовь индивида к богу как к единому; эрос приводит душу к богу и стоит для индивида на месте Христа. Для "эллинов" бог не есть любовь, наоборот, мы любим бога, и, подобно нам, его любит все прочее великое множество душ и умов, каждый по-своему. Мыслящему духу и способной к метаморфозам душе эрос дарит силу совершать спиральное движение вокруг единого, как кносские мисты "обтанцовывали" лабиринт. "Если мы желаем спасения, то должны взять на себя усилия диалектики, беспощадную беседу самых простых основополагающих идей друг с другом"; или: "Желая предаться единому, душа должна уподобиться ему, пожертвовать своей особостью. Поскольку же богини часто суть праобразы благородных душ, необходимо — чтобы отыскать путь — еще и верить, что в таинствах Рея и Деметра на деле только едины"27.