Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.

Все эти молодые люди время от времени испытывали необходимость на какое-то время окунуться в «живую воду» парижской жизни.

Еще раз вспомним, что «У Липпа» Хемингуэй редактировал «Прощай, оружие», а Эзра Паунд в своей комнатке на улице Нотр-Дам-де-Шам написал многие из своих «Песен», этой «Божественной комедии» XX века. Чтобы представить себе изобилие и разнообразие американской литературы, достаточно прочитать воспоминания Кей Бойль и Робера Мак-Альмона, написанные в одно и то же время. Совершенно очевидно, что культурные достижения этого десятилетия в Париже занимают важнейшее место в американской литературе и музыке. Нельзя без улыбки вспоминать о том, как необъятная Гертруда Стайн, этот «пончик», наполненный чванливым высокомерием, окрестила тогдашнюю молодежь «потерянным поколением»… Ее оправданием, если таковое возможно, может служить тот факт, что не одна она набрасывалась на молодежь с критикой. Американские газеты в угоду читателям, националистам и невежам любезно величали этих людей «бывшими соотечественниками» и «парИзитами», объясняя их любовь к Парижу личными неудачами в Соединенных Штатах. «Это неудачники», - писали они. Над ними посмеивались и в песенках:

Теперь это уже не имеет значения, зато их творения живут и поныне. Литературная деятельность «эмигрантов» поддерживалась и находила свое признание благодаря заботам молодых американских издателей-энтузиастов. В то время никто не отдавал себе отчета в том, что в Париже действовало пять издательских домов, выпускавших книги на английском языке: «Контакт эдишн» Робера Мак-Альмона, ему выпала честь опубликовать первую книгу Хемингуэя в 1921 году; «Фри Маунтин-пресс» Уильяма Бирда, «Вендом-пресс» и «Обелиск-пресс» Джека Кагана, выпустившего «Тропики» Миллера; «Блэк Сан-пресс», принадлежавший Гарри и Каресс Кросби, и, наконец, «Гаррисон-пресс»… Можно еще добавить, хоть и не заслуживающее внимания «Плейн эдишн», созданное Гертрудой Стайн на деньги, полученные от продажи портрета мадам Сезанн, с целью издания своих собственных произведений.

Самыми активными издателями благодаря своим капиталам были Гарри Кросби и Робер Мак-Альмон. В судьбе Робера Мак-Альмона тоже есть примечательные моменты. Этот бывший летчик после демобилизации слонялся л о улицам Нью-Йорка, с трудом зарабатывая на жизнь как натурщик в академиях искусств, когда встретился с молоденькой художницей-англичанкой. Они влюбились друг в друга, как в кино, с первого взгляда и тут же поженились. Он ничего не знал о своей будущей супруге, кроме ее имени, и только из газет на следующий день после свадьбы обнаружил, что такому ничтожеству, как он, выпало счастье стать мужем дочери сэра Джона Эллермана, богатейшего владельца компании «Кюнард», что впоследствии здорово облегчило ему существование.

Деятельность американских издателей подкреплялась выпусками литературных обозрений. Зачастую многочисленные журналы существовали недолго, но зато отличались профессионализмом и эмоциональностью. Особо следует отметить «Трансат-лантик ревю» Форда Медокс-Форда, его директором одно время работал Хемингуэй, «Эксайл», «Гагойл», «Булвердье», выпустивший всего лишь несколько но¬меров, «Тамбур», «Нью реью», «Куортер» Эрнеста Уолша, известный своей непоследовательностью, и, конечно же, знаменитый «Транзишн» Эжена Жола. И другие выходившие в Соединенных Штатах журналы, такие, как «Дайэл», «Литл ревю», уделяли большое внимание творчеству «парижских американцев». «Транзишн», насчитывавший до четырех тысяч подписчиков и выходивший в течение десяти лет, с 1927 по 1936 год, пропагандировал молодых американских писателей и французских авангардистов, в частности сюрреалистов. В возглавлявшем журнал Эжене Жола удивительно смешались различные национальности и культуры. Его отец был родом из Лотарингии, а мать - немка. В момент его рождения они оба считались германскими подданными, а родился он в Соединенных Штатах. Поскольку отец вернулся в Форбах, где занялся книготорговлей, Эжен учился в маленькой семинарии в Меце. В шестнадцать лет он уехал в Соединенные Штаты, где, как водится, перепробовал множество профессий, остановившись на журналистике. После войны, вернувшись во Францию, чтобы повидать родителей, он обосновался в Париже, женился на молоденькой американской певице и начал издавать, правда, не имея для этого достаточных средств, журнал «Транзишн». Его издание стало одним из важнейших проводников новых идей в период между двумя войнами, наравне с «НРФ» и «Коммерс». Наряду с новыми произведениями Джеймса Джойса и Кафки журнал знакомил читателей с творчеством писателей-сюрреалистов. Эжен Жола в самом центре монпарнасского водоворота умудрялся вести жизнь истинного семьянина. Водоворот оказался слишком бурным, и Жола затосковал по деревенской жизни. В 1927 году он перевез жену и дочь в одну из деревень департамента От-Марн и снял для них в Коломбей-ле-Дез-Еглиз милый старый дом «Ла Буасри», в котором они прожили три года.

Гораздо позднее, заглянув проездом в Коломбей, он услышал от кабатчика, что дом этот купил один военный, какой-то полковник со странным именем: Шарль де Голль.

Салоны и их Музы

Как и во времена «Суаре де Пари» на Монпарнасе вновь складывались «галактики», вовлекавшие в свои орбиты американцев. Дома Гертруды Стайн, мисс Барни, Эзры Паунда и книжная лавка Сильвии Бич сделались для художников, музыкантов и писателей местами обязательного посещения; быть принятыми там означало получить официальное признание.

Не все перечисленные особы проживали на Монпарнасе, но все монпарнасцы считали для себя честью знакомство с ними. Их дела, слова и поступки обсуждались во всех кафе перекрестка Вавен.

Гертруда Стайн обосновалась в Париже почти двадцать лет назад (она приехала в 1904 году, когда Пикассо окончательно расположился в «Бато-Лавуар») и благополучно занималась новой для себя культурно-просветительской деятельностью. Прошло то время, когда ее, тяжелую, грузную, сутулую, Пикассо рисовал в своей мастерской в «Бато-Лавуар», когда за смехотворные деньги она вместе с братом Лео купила у Воллара «Сезаннов», а в Осеннем салоне - «Женщину в шляпе» Матисса. Почти совсем рассорившись с Пикассо (он не мог простить ей увлечения Хуаном Грисом), Гертруда принимала у себя на улице Флерюс только таких, как сэр Фрэнсис Роуз, которому было лестно считаться даже второразрядным художником.

Проводив брата, уехавшего обратно в Соединенные Штаты и забравшего с собой половину совместно собранной коллекции (из них двоих только он отличался чувством нового и истинно прекрасного в искусстве), Гертруда жила вместе с Алисой Токлас. Вдвоем они представляли собой парочку языкастых недоброжелательных мегер. Они были неистощимы на самые язвительные сплетни, касавшиеся самых разных людей, и преподносили их в самой изысканной манере. Обладавшая гораздо более тонким умом и интуицией, смуглая, волнующая Алиса Токлас всегда оказывалась хозяйкой положения, несмотря на свое подчеркнуто томное поведение. Тщеславие туманило ум Гертруды Стайн, интересовавшейся только собственной персоной. Без лишней скромности она считала себя величайшей англоязычной писательницей, которой не было равных, и не стеснялась заявлять об этом во всеуслышание. Она совершенно серьезно сказала Эжену Жола: «Жола, почему в «Транзишн» вы придаете так много значения сочинениям Джеймса Джойса, этого никудышного политикана? Разве вы еще не поняли, что сегодня в англоязычной литературе есть только один настоящий писатель - это я, Гертруда Стайн?!»

Однако незначительность ее литературного дарования компенсировалась огромным влиянием на американскую литературу. Ее достижением были покалишь два произведения: «Три жизни» и «Нежные бутоны», которые прочли, возможно, человек десять, но она уже вовсю работала над «Становлением американцев», совершенно неудобочитаемой семейной сагой. Поражает бездна, разделяющая ее поверхностное творчество и степень ее влияния на творчество других писателей. Просто невероятно, но эта грузная американская еврейка, словно вытесанная из гранитной глыбы, с мыслями столь же короткими, как и волосы, остриженные ежиком на гермафродитном черепе, в течение двадцати лет умудрялась господствовать в мире американской литературы. И все воспринимали ее всерьез, несмотря на напыщенный и претенциозный стиль ее творений с бесконечными повторами, своего рода заиканием на письме [41].