Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.

Шокированная таким обращением, она достойным образом ответила ему, чем очень понравилась польскому уличному мальчишке. Он узнал в ней родственную душу и предложил позировать ему: настоящая удача! Затем она позировала для Фудзиты, Модильяни, Сутина, Фриеза, Дерена, Пикассо и благодаря этому сделалась моделью века номер один. Разумеется, Кики не была лучше других, но ее успех можно объяснить ее свежестью и веселым нравом. Однако она не относилась к так называемым «легким женщинам». Суровое «убери лапы!» одергивало слишком настойчивых ухажеров, она никогда не позволяла им преступать определенные границы. Алиса принадлежала к числу преданных натур и испытывала бурную страсть к талантливому фотографу Мэн Рею. Их роман можно назвать монпарнасской версией «Безумной любви», приправленной пощечинами и револьверными выстрелами в воздух. Мэн Рей запечатлел ее в «Морской звезде», первом сюрреалистическом фильме, в образе девушки с розой в зубах. Фото растиражировали в 300 тысячах экземпляров! Кислинг захлебывался от смеха, когда она, чтобы оживить сеансы позирования, имитировала оперных певцов. Ей пришла в голову мысль давать концерты в «Жокее». Дважды за вечер зычным голосом она пела казарменные песни, особенно выделяя непристойности. Кроме песен «Три торговца», «Девочки из Камаре», «Жена ломовика», большой популярностью пользовалась уличная песенка:

Жанр понятен…

Затем она собирала деньги с клиентов, бродя по залу со шляпой одного из посетителей, «одолженной» в раздевалке. Кики плохо кончила. Ее видели после Второй мировой войны: отравленная алкоголем и наркотиками, еле передвигавшая ноги цыганка бродила от столика к столику в кафе «Куполь», предлагая погадать по руке. Она умерла в пятьдесят лет, и ее похороны напоминали карнавальное шествие с картины Энсора из-за венков, украшенных лентами с надписями из золотых букв: «Жокей», «Жонгль», «Дом», «Купель» - этапы ее «легкой» жизни. Сентиментальный японец Фудзита - единственный из всех ставших знаменитыми монпарнасских художников, кто проводил ее на кладбище.

В течение нескольких лет «Жокей» оставался в моде. Каждый вечер после окончания театральных спектаклей из вереницы длинных сказочных лимузинов - самых прекрасных машин в истории автомобилестроения - перед темным фасадом высаживались пары в вечерних туалетах: женщины в тонких, как паутина, блестящих платьях, мужчины в смокингах и галстуках из белого шелка. Присоединившись к художникам бистро, одетым в бархат и рыбацкие рубахи, они общались за стаканчиком виски под звуки саксофона, рыдающего о «Мужчине, которого люблю»… На крохотной танцплощады топтались, изображая фокстрот, который был всего-навсего одной из форм коллективного онанизма.

Поздно ночью, когда уходили буржуа, последние завсегдатаи самостоятельно исполняли песни, сменив обессилевших музыкантов. Горячие ночи были тогда на Монпарнасе: всюду танцевали, всюду производители напитков, соблазненные успехом «Жокея», открывали все новые и новые заведения, более или менее долговечные: «Кри-кри», «Орд», «Буль бланш», «Сигонь», «Коллеж Инн», «Норманди», «Вилла», «Жонгль» (на его месте сегодня находится «Нью Джимми'с»), странное кафе «Монокль» на бульваре Эдгара Кине, где женский оркестр играл для танцующей публики, состоявшей исключительно из поклонниц Сафо… Невозможно перечислить все кабачки, они были повсюду! В некоторых, например, в «Буль бланш», давали неплохие концерты. Местная звезда певица Мун де Ривель сладким словно мартиниканский пунш голосом исполняла томные креольские песни… Характерной чертой этих монпарнасских заведений (отметим, что старые кафешантаны на улице де ла Гэте оставались все такими же общедоступными) была сложившаяся в них непринужденная и дружелюбная атмосфера. Ничто не напоминало роскошь правобережных кабаре. Здешняя публика не отличалась от посетителей «Беф сюр ле ту а»: мешанина из художников, литераторов, музыкантов и старавшихся не отставать от моды буржуа. Но в «Беф» эта разнородная публика все-таки была более утонченной, более светской; этим объясняется сожаление Марселя Пруста о том, что из-за плохого здоровья он не мог себе позволить посидеть в «Беф сюр ле ту а».

«Негритянский бал» и другие танцплощадки

Кроме «Жокея», самое знаменитое место праздничного Монпарнаса - не ночное кабаре, а скромный зальчик в Плезанс, посещаемый сержантами колониальных войск и возлюбленными колониальных чиновников, привезенными с Мартиники или из Гваделупы. Этот «Негритянский бал», куда по субботам и воскресеньям «цветная» публика приходила танцевать бигину, находился в дальнем зале заурядного кафе: гравированные стекла, разрисованная стойка, растения в кадках, посыпанный опилками пол. В перерывах между выступлениями блистательного «Экзотик-джаза», славившегося замечательным антильским кларнетистом, выходили танцевальные группы в старинных костюмах и с жеманными жестами исполняли менуэты, гавоты и лансье, привнося немного изысканности и элегантности в зачумленную атмосферу. Кто-нибудь из музыкантов вставал и пел старые песни, распространенные в колониальных войсках: «Прощай, платок, прощай, Мадрас…», «Месье Преваль…», «Тулуми, Тулуми…». Закончив свое выступление, певцы и танцоры галантно приветствовали публику, а дамы приседали в реверансе. После этого все снова втягивались в адский антильский танец, вдыхая дым, запах пота и рома. Черные и черно-белые пары проявляли совершенно невероятный пыл, и лишь только смолкал оркестр, танцоры в изнеможении падали на скамейки, расставленные вокруг площадки.

«Негритянский бал» обнаружил Деснос и привел туда других сюрреалистов с улиц Бломе и дю Шато. К тому времени, когда «Комедия» посвятит ему целую статью, он станет увеселительным центром всего Парижа. Невинные вечеринки закончились. Там побывали Ко кто, всегда падкий на «новенькое», Поль Moран, Кислинг, Паскен, вновь окунавшийся здесь в знакомую атмосферу Кубы, где он пережил войну, Фудзита и вся компания американцев: Скотт Фицджеральд, Миллер, Мэн Рей… А однажды забрел даже Андре Жид, привлеченный каким-то едва уловимым ароматом экзотического приключения. Виновницами того, что «Негритянский бал» перестал являться таковым, стали белые женщины: черные кавалеры приводили их в такое возбуждение, что они вели себя подобно менадам, испытывая настоящий оргазм в мускулистых руках своих партнеров. В конце концов это вызвало неудовольствие самих же антильцев, людей неприхотливых и желавших развлекаться среди своих; они перебрались в другие, более спокойные места, «уступив» этот зал белым. И в «Негритянском бале» осталась только второсортная публика: закончился один из самых достопамятных эпизодов монпарнасской истории.

В «безумные годы» и недели не проходило без какого-нибудь костюмированного празднества или бала, а значит, без танцев. Ассоциации русских, скандинавских, американских художников устраивали по нескольку мероприятий в году, главным образом в «Бюлье», «Мэджик-сити» или зале Хейгенса. Некоторые из них становились настоящим событием, например: бал «Дружеской помощи художникам», так называемый бал А. А. А. [29]; бал «Орды», проходивший под духовой оркестр «свободных художников» в подражание оркестру Академии изящных искусств; бал «голубых», собиравший в «Мэджик-сити» интернационал гомосексуалистов; бал «Баналь», организованный Союзом русских художников… Фудзита, Кислинг, Паскен были душой этих празднеств; на одном из них Фудзита - «Фу-Фу» для гостей Довиля и Канн - появился в виде кули, совершенно голый, с повязкой на бедрах и с клеткой из ивовых прутьев на спине, в которой томилась «Прекрасная Фернанда» в костюме Евы. Табличка на клетке гласила: «Продается женщина».