Азбука последнего ритуала

Два очень разных человека. Один - православный выходец из России, сын сестры композитора Скрябина и русского дипломата Бориса Блума, потомка бельгийцев; воспитанник эмигрантского кадетского корпуса, выпускник Сорбонны по медицинскому факультету. Другой - умирающий французский крестьянин, солдат, католик. Они, видимо, говорили о чем-то очень житейском, понятном обоим. И все же нам кажется, что, принося покой в последние часы и минуты в душу уходящего, врач (только в будущем православный священник) по сути творил то, что Церковь называет "Каноном на исход души".

В самый-самый час, в очевидную близость смерти, когда умирающий испытывает тягостное чувство страха и томления, к верующему приглашают священника, чтобы он отслужил "Канон на исход души". Но и в отсутствие священника, если уж таковы обстоятельства, любой верующий христианин может прочесть этот канон. (Он есть в каждом молитвослове. Есть молитвословы, в которых для удобства чтения тексты напечатаны современным алфавитом и даже переложены с церковно-славянского на современный русский язык.)

Заканчивается канон молитвой священника. Эту молитву положено произносить только иерею, а мирянину читать её не надо.

"Последование на исход души" состоит из молитв, обращенных к Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице, и особого канона, называемого обыкновенно "отходной", а в "Малом Требнике" озаглавлен он так: "Канон молебный к Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Богородице Матери Господни, при разлучении души от тела всякого правоверного". Этот канон читается от лица умирающего, и когда сам он уже не имеет сил говорить. Церковь от его лица изображает всю немощь грешника, готового покинуть мир, и поручает его Пречистой Деве, помощь которой призывается в стихах этого отрадного канона. Мы приведем здесь несколько тропарей из "Канона на исход души" (для простоты понимания - в переводе с церковно-славянского на русский, хотя при этом, может быть, и теряется особая поэтичность их):

"Подобно каплям дождевым, злые и малые дни мои, оскудевая понемногу с течением лет, уже исчезают, - Владычице, спаси меня!"

"Придите, ангелы мои святые, предстаньте перед судом Христа, преклоните мысленные свои колени и, плача, воззовите к Нему: "Создатель всех, помилуй дело рук Твоих и не отринь!"

"Уста мои молчат и не молвит язык, но в сердце разгорается огонь сокрушения и снедает его, и оно призывает Тебя, Дево, гласом неизреченным..."

"Душа моя, душа моя, восстань, что спишь, конец приближается, тебе нужно молвить, воспрянь теперь; да пощадит тебя Христос Бог, вездесущий и всеисполняющий..."

Последование заканчивается молитвой священника о разрешении души умирающего от всяких уз, об освобождении от всякой клятвы, о прощении грехов и упокоении в обителях святых... Может быть, умирающий уже и не слышит молитвословий, но - как и при крещении младенца - неприсутствие сознательное не препятствует спасению по вере и молитве близких, собравшихся у его смертного одра.

В "Большом Требнике" (гл. 75) есть ещё особый чин на разлучение души для отходящих долго и мучительно.

Последняя исповедь

"Поведать из себя", открыть сокрытое, утаенное, недоговоренное, может, стыдное, может, очень личное - вот буквальный, общий для всех смысл слова "исповедь". В христианстве исповедь - таинство покаяния. Смысл его через покаяние "облегчить душу".

В повести Толстого к Ивану Ильичу по просьбе жены приходит священник. Умирающий исповедуется и причащается "со слезами на глазах". Это добрые слезы. "Когда его уложили после причастия, ему на минуту стало легко, и опять появилась надежда на жизнь..." Так у Толстого с Иваном Ильичом, да и то "на минуту", появилась надежда. Все же исповедь тяжелобольного - это приуготовление к возможному или неизбежному концу. Христианин страшится умереть без покаяния, ибо уверен, что в мире ином нераскаянные грехи станут для него тяжким бременем.

Но исповедь страдающего, само приглашение к нему священника не означают непременные проводы в мир иной. Таинства покаяния, причащения и елеосвящения (соборования), по церковным понятиям, должны сопровождать христианина в течение всей жизни. Другое дело, что даже те крещеные, кто и не помнит уже, когда в последний раз и в церкви-то был, а не то что исповедовался, в предчувствии смертного часа стремятся "облегчить душу". Священник же всегда может учесть состояние человека, не привычного к исповеди, задавать вопросы так, чтобы ответы были односложными.

Но вообще-то все это очень непросто. В пастырских поучениях об особенном смысле предсмертной исповеди, причащения и елеосвящения митрополит Сурожский Антоний (Блум) предупреждает, сколь ответственны - и даже опасны - эти деяния и для священника, и для прибегающего к таинствам:

"Не надо "пугать" человека: "Вот, я тебя причащу, потому что - кто знает - может быть, ты сегодня ночью умрешь..." (ведь это так воспринимается больным человеком), а надо его успокоить и постепенно довести до его сознания, как было бы замечательно для него, чтобы все его духовные силы собрались воедино вокруг таинства причащения, причем не просто так, а как результат очищения совести.

Из молитв на елеосвящении ясно, что мы ожидаем исцеления души, которое, даст Бог, перельется и принесет исцеление и телу. Я думаю, что неверно прибегать к таинству елеосвящения с единственной целью - получить телесное здравие; это не некое "клерикальное лечение", это подлинное проявление пастырского попечения. В процессе подготовки человека, помогая ему обрести вновь цельность, целостность души и духа, мы, может быть, обнаружим, что он сможет сказать: я чувствую себя настолько преображенным, что мне уже не важно, жив я или умру, получу ли физическое исцеление или нет...

Мне сейчас вспомнилась одна женщина, которую я напутствовал... Она умирала и просила её причастить. Я сказал, что она должна исповедаться. Она исповедалась, и в конце я её спросил: "А скажите, не остается ли у вас на кого-нибудь злоба? Есть ли кто-нибудь, кого вы не можете простить?" Она ответила: "Да. Я всем прощаю, всех люблю, но своему зятю я не прощу ни в этом мире, ни в будущем!" Я сказал: "В таком случае я вам ни разрешительной молитвы не дам, ни причащения". - "Как же я умру не причащенной? Я погибну!.." Я ответил: "Да! Но вы уже погибли - от своих слов..." - "Я не могу так сразу простить..." - "Ну, тогда уходите из этой жизни непрощенной. Я сейчас уйду, вернусь через два часа. У вас впереди эти два часа для того, чтобы примириться - или не примириться. И просите Бога, чтобы за эти два часа вы не умерли". Я вернулся через два часа, и она мне сказала: "Знаете, когда вы ушли, я поняла, что со мной делается. Я вызвала зятя, он пришел, мы примирились". Я ей дал разрешительную молитву и причащение".

Мы пока что говорили о том, как священник приходит к умирающему христианину. Но бывают иные случаи, когда человек некрещеный, но чувствующий себя христианином в душе, перед лицом смерти хочет приобщиться к христианским таинствам. Тогда священник может прийти домой или в больницу, чтобы крестить его. Таинство совершается несколько иначе, чем в храме, по сокращенному чину.

Но бывали, и не раз, в жизни людей обстоятельства, когда батюшку не позовешь. Дальняя дорога на российских просторах, а то и в чужом, неправославном краю. Или внезапно надвигающаяся смерть. И разрешалось совершить крещение не священнику, а православному мирянину. Троекратное "погружение в воду" и произнесение крещальной формулы во имя Святой Троицы - вот все, что требуется. Иной раз "погружением в воду" было всего лишь отирание снегом лица умирающего. Из веточек, найденных рядом, сплетался крест. Таинство не столько в тщательном соблюдении формы, но в сути. Креститель должен сознавать смысл совершаемого таинства и - такая малость! - быть благочестивым человеком...

В XX веке случаи мирского крещения чаще были связаны не с дальней дорогой, а с "казенным домом" - с предсмертным желанием репрессированных в тюрьмах, лагерях, ссылках. Благочестивый православный мирянин становился для товарищей по "зоне", к которым приближалась смерть, первым и последним в их жизни священником.