Неизвестные байки старого Петербурга

Оказывается, по контракту, заключенному между Дуровым и Чинизелли, дрессировщик обязан был работать только в цирке на Фонтанке. Но перед Пасхой ему поступило предложение выступить со своими питомцами на вечере у господина Нобеля. Это было весьма кстати, поскольку звери находились на самообеспечении — сколько заработают, столько и съедят. Средств не всегда хватало. Но прежде чем принять предложение, Дуров все же обратился к Чинизелли за разрешением выступить у Нобеля и, получив директорское согласие, на следующий день пришел в цирк за своими «шерстяными» артистами. К тому времени Чинизелли уже успел почему-то передумать и взял свои слова обратно. Дуров же был вынужден забрать зверей вопреки запрету и дать обещанное представление. За это Чинизелли приказал вычеркнуть дрессировщика из списка программы и отказался уплатить причитавшиеся тому деньги. Когда страсти немного улеглись, Дуров и Чинизелли попытались помириться. Они порвали старый контракт, договорившись о работе по вольному найму, что давало артисту некоторую свободу. Долг директор пообещал отдать, а еще посулил на дуровский юбилейный вечер преподнести от имени дирекции хороший подарок. На юбилейном вечере был полный аншлаг, «работал он за шестерых и сделал полный сбор». В качестве подарка администрация преподнесла ему два ящика серебра. А после выступления в гримерную дрессировщика неожиданно зашла горничная Чинизелли и передала требование хозяина: вернуть подаренное. Это было слишком унизительно, к тому же деньги, которые задолжал цирк Дурову, так и не вернули. И он в чем был отправился искать за кулисами директора. Последний, видимо ожидая подобной реакции, на всякий случай запасся палкой и держал неподалеку молодцов, которые и заставили Дурова спасаться бегством в зрительном зале.

Для великого дрессировщика история закончилась печально, судья принял во внимание аргументы, представленные линией обвинения, по которой Анатолий Дуров якобы умышленно, в рекламных целях, затеял этот публичный скандал, недостойный представителя «интеллигентного класса». Поэтому простого денежного штрафа, с точки зрения обвинителя, было недостаточно, и он требовал обязательного ареста ответчика. И нужно отдать ему должное — вытребовал. Дворянину Анатолию Дурову присудили четыре дня ареста. Только больше всех от этого пострадали его любимые животные, которыми во время отсутствия хозяина мало кто занимался. А когда Дурова выводили из зала суда, то он утрированно артистично выкрикивал то ли своим питомцам, то ли еще кому-то: «Ах, бедные мои свиньи, не видеть вас и быть в разлуке с вами мне тяжело и мучительно».

Около ста лет назад один весьма состоятельный и высокопоставленный горожанин решил, что Петербургу не хватает слона. Истратив немалые средства, сей господин, имя которого, увы, так и осталось неизвестным, подарил роскошное животное саду при Народном доме. Слону был построен специальный домик, его оформили на полный казенный пансион — предполагалось, что кормить животное будут отборными продуктами. Горожане слонов посмотреть всегда любили и толпами валили полюбоваться на гигантского зверя. Но вскоре с ушастым экспонатом стало твориться что-то неладное. Дело в том, что прокорм животного поручили людям, далеким от любви ко всему живому, но страшно охочим за казенный счет пополнить свой кошелек. Поэтому деньги государственные, на которые полагалось набивать слоновью пасть всякими вкусностями, получатели бессовестно забирали себе. Несчастному животному ни копейки не оставалось. Слон, попав на такую жестокую диету, начал худеть и реветь от голодной тоски. Его «кормильцы», служители сада, к стонам бедняги были глухи, а зрители только радовались и после рассказывали знакомым о замечательном слоне, который трубит, не переставая, совсем как у себя в саванне.

Слона между тем уже ничто не интересовало, кроме еды. Мучительный голод просто довел гиганта до исступления, он был готов есть все, что угодно, но вокруг были одни опилки да прочие несъедобные вещи. И надо же так было случиться, что как-то утром к слоновьему вольеру пришел местный маляр. Он решил покрасить стоявшие вокруг жилища гиганта скамейки. Но прежде чем начать свою малярскую работу, решил он сходить подкрепиться, а краску оставил у вольера. Увидев, как в ведрах плещется что-то аппетитно-зеленое, а из них торчат не менее привлекательные кисти, слон оживился. Несчастное животное решило, что пытка голодом наконец-то окончена и ему принесли поесть.

Едва маляр скрылся из виду, слон дотянулся до ведер и перенес их к себе. Аккуратно вынул кисти и залпом осушил одно ведро, а потом и другое. Краска, надо сказать, была отменная: зеленая, ядовитая, замешанная на мышьяке. Слон и понять не успел, что же такое он проглотил, как тут же скончался. Но история с «народным элефантом» на этом не закончилась…

Служители сада, увидав бездыханное тело, конечно, расстроились, но вовсе не из-за безвременной кончины животного. Слон он слон и есть — тварь бессловесная хоть и большая, а людям дальше жить. Грусть вызывала перспектива остаться без слоновьего пансиона, к которому его смотрители уже успели привыкнуть. История умалчивает о том, как им удалось мертвого гиганта спрятать, но доподлинно известно, что еще года два бывшие слоновладельцы регулярно получали деньги на пропитание умершего. Что же до освободившегося вольера, то его переделали — вот уж загадочная русская душа! — в музей… севастопольской славы и отнесли на окраину сада, чтобы никто о слоне и не вспоминал.

Во все времена несладко жилось при людях всяким зверям и птицам. Чуть только почувствует человек запах денег, и вся любовь к тварям божьим улетучивается в один момент. Сотню лет назад, например, нависла серьезная угроза гибели петербургских голубей — весь город занялся отловом сизарей.

Как всегда, виноватой оказалась заграница, — тамошние гурманы полюбили блюда из голубятины. Петербуржцы дружно откликнулись на появившийся спрос. Отловленных голубей отвозили большими транспортами, причем товар этот был недешевый — сизари стоили столько же, сколько и рябчики с перепелами.

При этом предприимчивые питерские ловцы голубей пускали в дело бедных птиц буквально до последнего перышка. После отправки мяса за границу оставались крылья, ноги и головы, их продавали по 10–15 копеек за «комплект» переработчикам перьев, более мелкое перо шло на продажу набивщикам подушек и перин.

В общем, доходное было дело, и десятки «предпринимателей» не на шутку увлеклись голубиной охотой. Ранним утром на петербургские улицы одновременно с еще сонными птицами выбирались мрачного вида личности с сачками. Ловцы подкрадывались к стае и ловко взмахивали сачком. Отдельные виртуозы ловили по три штуки за раз. Добыча тут же переправлялась в объемный мешок под пальто, и охота продолжалась. Пройдя две-три улицы, голубиный охотник набирал до 40 птиц и потом отправлялся их продавать. Жители Петербурга возмущались невероятной жестокостью ловцов, которые запихивали в мешки живых птиц, обрекая последних на мучительную смерть. В общем, «Гринписа» не было на этих варваров.

Тогда же, сто лет назад, посетители Николаевского вокзала могли наблюдать чудную картину. На платформу выгружался уже немолодой человек с бесчисленным количеством клеток, бочонков и ящиков. Весь его багаж нестерпимо вопил, пищал, квакал, заглушая шум поездов. Удивительным гостем был некий господин Белясовский, а привозил он в город лягушек и морских свинок для опытов.

Товар Белясовского шел нарасхват. Его постоянными клиентами были все известные петербургские ученые и доктора, Военно-медицинская академия и Институт экспериментальной медицины.

За тридцать лет «предприниматель» поставил свое дело действительно на широкую ногу: на своем хуторе под Могилевом он понастроил домиков для свинок и вырыл десятки прудов для безудержно размножавшихся лягушек. Четыре раза в год наведывался Белясовский в столицу и каждый раз привозил порядка двух тысяч лягушек и до трехсот свинок. Первые продавались по 20 копеек, вторые по 75. Если учесть, что обслуживал лягушачий фермер не только Петербург, то ясно, что за три десятка лет он сумел скопить немалую сумму.