Эра Меркурия. Евреи в современном мире

«Маргинальность» была не единственным объяснением, равно приложимым к предпринимательству и революционности. Большинство теорий о склонности евреев к социализму ничем не отличались от теорий о склонности евреев к капитализму. Школа Ницше—Зомбарта была хорошо представлена самим Зомбартом (с особым упором на «ressentiment» [ревность и обиду]), а различные гипотезы о роли клановости и мессианства в истории еврейского предпринимательства были успешно пересажены на новую почву Николаем Бердяевым. Социализм, по Бердяеву, есть одна из форм «еврейского религиозного хилиазма, обращенного к будущему со страстным требованием и ожиданием осуществления тысячелетнего царства Божия на земле, наступления судного дня, когда зло будет окончательно побеждено добром, когда прекратятся несправедливость и страдания в земных судьбах человечества». Никакой другой народ, по мнению Бердяева, не мог создать — и тем более принять в качестве руководства к жизни — видение подобное тому, что явилось Исайе:

Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи (Исайя 11: 6—8).

Прибавьте к этому тот факт, что для евреев свобода и бессмертие — понятия коллективные, а не индивидуальные и что коллективное избавление (в этом мире!) должно стать следствием сознательных усилий в сочетании с божественным предопределением, и вы получите марксизм.

К. Маркс, который был очень типичным евреем, в поздний час истории добивается разрешения все той же древней библейской темы: в поте лица своего добывай хлеб свой... Учение Маркса внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Но мессианскую идею, которая была распространена на народ еврейский, как избранный народ Божий, К. Маркс переносит на класс, на пролетариат71.

Или наоборот. Не исключено — утверждает Соня Марголина, ориентируясь на генеалогию «нееврейских евреев» Исаака Дойчера, — что дело не в том, что Маркс сохранил иудаизм в новом обличье, а в том, что он порвал с еврейской религиозной традицией точно так же, как сделал это самый известный и самый еврейский из всех еврейских пророков.

Имя его — Иисус Христос. Отошедший от ортодоксальных евреев и опасный для правителей, он отобрал Бога у евреев и отдал Его всему человечеству, независимо от расы и крови. В новое время интернационализация Бога была осуществлена в светской форме новым поколением еврейских вероотступников. В этом смысле, Маркс был современным Христом, а Троцкий самым верным его апостолом. Оба — Христос и Маркс — попытались изгнать торгующих из храма, и оба потерпели неудачу.

Многие еврейские революционеры — что бы они ни думали о христианстве как еврейской революции — соглашались с тем, что стали революционерами, потому что были евреями (в бердяевском смысле). Густав Ландауэр, анархист, философ и пострадавший за веру комиссар культуры Баварской советской республики, полагал, что еврейский бог был бунтарем и буяном (Aufriihrer и Aufriittler), что еврейская религия была выражением «священного недовольства народа самим собой» и что «ожидать Мессию, будучи изгнанным и рассеянным, и быть Мессией народов — одно и то же». Франц Розенцвейг, считавший «отказ от разгула рынка» предвестием грядущего Царства Божия, радовался тому, что «каноны веры — свобода, равенство и братство — стали ныне лозунгами столетия». А Лев Штернберг, народоволец, ссыльный и до самой своей смерти в 1927 году глава советских этнографов, пришел к заключению, что социализм есть достижение специфически еврейское. «Словно из забытых гробниц своих снова восстали тысячи израильских пророков со своими пламенными проклятиями против тех, кто "прибавляет дом к дому, поле к полю", с их властными призывами к социальной справедливости, с их идеалами единого человечества, вечного мира, братства народов, царства божия на земле!..» Пусть антисемиты используют это в своих аргументах — «антисемиты всегда найдут для себя аргументы...», поскольку им ничего, кроме предлога для антисемитизма, не нужно. Самое главное — сберечь и воспеть «то, что есть лучшего в нас: наши идеалы социальной справедливости и нашу социальную активность. Мы не можем отказаться от себя самих в угоду антисемитам, не можем, если бы мы даже этого хотели. И будем помнить, что будущее за нас, а не за издыхающую гидру старого варварства».

Согласно Штернбергу, Чемберлен и Зомбарт были, видимо, правы, когда описывали иудаизм как уникальное сочетание неумолимого рационализма и страстного мессианства, ибо именно это сочетание гарантирует окончательное освобождение человечества.

Первыми глашатаями социализма в XIX столетии были неевреи, французы Сен-Симон и Фурье. Но то был социализм утопический... Но вот назрел момент для наступления социализма научного. Тогда-то явился на сцену рационалистический гений еврейства в лице Карла Маркса, которому одному удалось возвести все здание нового учения, от основания до вершины, увенчав его грандиозной монистической системой исторического материализма. Но что особенно удивительно в еврейских представителях социализма, это яркое сочетание рационалистического мышления с социальной эмоциональностью и активностью — тех именно психических особенностей еврейского типа, которые мы видели так ярко выраженными во все прежние периоды еврейской истории, и особенно ярко в пророках. Лучше всего мы видим это на Марксе и Лассале. Маркс сочетал в себе гений теоретического, почти математического мышления с бурным темпераментом фанатического борца и историческим чутьем подлинного провидца. Сочинения Маркса не только новая Библия нашего времени, но и книга нового вида социальных предсказаний! Одна экзегетика учения и социальных предсказаний Маркса уже теперь по размерам не уступит всем томам Талмуда. Другого калибра, но того же психического типа был и Лассаль, соединявший в себе еще к тому великий талант народного трибуна и политического организатора.

Еще одним политическим организатором — быть может, самым талантливым из всех — был сталинский «железный нарком» Лазарь Каганович, чье начальное образование заключалось в чтении русских поэтов и еврейских пророков. Согласно его «Памятным запискам рабочего, коммуниста-большевика, профсоюзного, партийного и советско-государственного работника»,мы, изучавшие тогда в детстве Библию, чувствовали, что Амос костит царей и богачей, и нам это очень нравилось. Но мы, конечно, тогда некритически относились к этим пророкам, которые, отражая недовольство народных масс и критикуя угнетателей, призывали к терпеливому ожиданию спасения от бога и его мессии, а не звали к борьбе с угнетателями бедного народа. В детстве я, естественно, этот последний вывод не понимал, зато я помню, как в 1912 году в Киеве, когда мне пришлось выступать против сионистов, я хорошо и удачно использовал и привел вновь слова Амоса с соответствующими большевистскими выводами.

Возможное еврейское происхождение основных коммунистических ритуалов и формул широко обсуждалось современниками, многие из которых были евреями, коммунистами или и тем и другим одновременно. Илья Эренбург был дипломированным «попутчиком», когда, в «Бурной жизни Лазика Ройтшванеца», посмеялся над советской ортодоксией, сделав ее неотличимой от талмудических толкований. Обе доктрины строились на разделении мира на «чистый» и «нечистый» и, как предстояло обнаружить Вечному Жиду Лазику, обе боролись со скверной, умножая бессмысленные правила и делая вид, что правила эти можно увязать друг с другом и с бурной жизнью реальных людей в реальном мире.

Теперь я вижу, что талмудисты были самыми смешными щенками. Что они придумали? Еврею, например, нельзя кушать осетрину. Потому что осетрина это дорого? Нет. Потому что это невкусно? Тоже нет. Потому что осетрина плавает без подходящей чешуи, и значит, она вполне нечистая, и еврей, скушав ее, осквернит свой избранный желудок. Пусть это едят другие, низкие народы. Я вам говорю, товарищ Минчик, эти щенки разговаривали о каких-то блюдах. Но вот пришел, наконец, настоящий двадцатый век, и люди поумнели, и вместо глупой осетрины перед нами стоит какой-нибудь Кант, а с ним тысяча семьдесят одно преступление. Пусть французы на вулкане читают все эти нечистые штучки, у нас избранные мозги, и мы не можем пачкать их разными нахальными заблуждениями.