Классическая русская литература в свете Христовой правды

Мы тоже зададим вопрос – А что бывает после перелома? Вообще говоря, варианта главных три. Может быть полное восстановление и выздоровление; можно остаться калекой; а может придти и смерть. В отношении советского режима осуществилось третье, то есть пришла его смерть.

Если Чернобыльская катастрофа не только прошла для Горбачева безболезненно, но и повысила его, так сказать, рейтинг, то после 1000-летия крещения Руси свершилось одно дело, которого ему не простили. Это дело – вывод войск из Восточной Германии в 1989 году и невмешательство в её объединение, то есть уничтожение плодов той войны, которую стали называть пренебрежительно (сокращенно) ВОВ (как будто от слова “Вова”).

Плоды ВОВ были ликвидированы в одночасье. Горбачев, в сущности, был похож на Петра III, который после семилетней войны, как только ему присягнули войска, свёл на нет все тёткины достижения. Семилетняя война была против его кумира Фридриха II Великого, которого он обожал, как комнатная собачонка. Петр III распорядился немедленно развернуть все войска и вывести их на территорию Российского государства. После этого его судьба была решена. В самый день Сергия Радонежского, то есть 5 июля (ст.ст.) Петр был сведен с престола - не свергнут, а именно сведен. По выражению его же кумира Фридриха, – “он ушел, как послушный ребенок, которого отсылали спать”.

На следующий день, инсценировав карточную ссору (тот, видимо, имел слабость смошенничать за картами), Алексей Орлов (по карточным же правилам) схватил со стола подсвечник и ударил его в темя (в подсвечнике было фунтов 15), после этого Петр умер. (Петр III был родоначальником Голштейн-Готторпской династии в России, которые называли себя Романовы).

Примерно в этом же положении оказался Михаил Сергеевич Горбачев, но ему дали тихо доцарствовать и тихо препроводили за границу, а потом разрешили вернуться (то есть, простили).

В ответ на это объединение Германии из германоязычных стран пошла в Россию гуманитарная помощь, то есть, из Германии, Австрии, из немецкой Швейцарии. Многие люди (какие-то медсестры, ветераны), прямо писали, что вот когда мы получили свою “победу”, – когда нам подали милостыню.

Но это было только начало. А спустя год следующий сюрприз учинил, для людей не ждавших (ждавшие - ничему не удивлялись), патриарх Алексий II. Не прошло и полугода с его интронизации (интронизация в июне) 5 ноября 1990 года в “Известиях” было опубликовано “Слово к согражданам”. Не к пастве, не к боголюбивым инокам и инокиням, а к согражданам, ко всей России. Послание начиналось так:

Братья и сестры!

Семьдесят три года назад произошло событие, определившее путь России в XX‑м столетии. Этот путь оказался скорбен и тяжек, и сегодня мы еще не можем сказать, что прошли его до конца.

Еще не можем - и это печатают в “Известиях” на первой полосе.

Но духовно-исторический опыт Церкви, опыт Священной истории показывает нам, что путь испытаний удлиняется, если народ отказывается уразуметь духовный смысл происходящего и повторяет прежние ошибки. И этот путь укорачивается, если люди вспоминают об изначальных истоках и конечном предназначении своей жизни.

В переводе на русский язык и в переводе на язык простых понятий – это означает, что Советский Союз стоит ровно столько, сколько вы, братья и сестры, остаетесь советскими людьми.

Свершившегося не изменить и не вернуть. Но, развёртывая летопись прошлого, можно яснее почувствовать ту Волю, которая и сейчас пролагает себе путь через хитросплетения тысяч случайностей и дел. Не стоит ли нам по прошествии более семидесяти лет оглянуться назад и увидеть, что ни в жизни человека, ни в жизни народа не бывает “лишних” страниц.

Тон прямо как у Декларации Сергия, как бы второй пункт.

Поймём ли мы, что семнадцатый год – не лишняя страница в истории России? Не лишняя, не пустая, не бессмысленная. Да, страница горькая. Но ведь по слову Писания – не из праха выходит горе и не из земли вырастает беда (Книга Иова, гл.5, ст.6). Болезни, из которых выросло то горе и которые подвели Россию к той грани нам еще долго придется осмыслять. Ещё дольше многие из них (то есть, болезни – В.Е.) нам придется изживать.

Но пусть Октябрь семнадцатого нам напомнит, что нет такой политической, национальной, культурной идеи, цена которой превышала бы цену человеческой жизни. Пусть Октябрь семнадцатого нам напомнит – единство народа легко расколоть (его не было и до 17-го года, мягко говоря – В.Е.), но собирать его затем воедино придется, отсекая оказавшиеся лишними части его живого тела.

Алексий II сам вырос и воспитался в эмиграции и части его живого тела, конечно же, – эмиграция.

И пусть все минувшие годы один за другим встанут в нашей совести и будут нас умолять не платить человеческими судьбами за эксперименты и принципы политиков. Прошу вас, возлюбленные, пусть этот день станет не днем торжеств и не днем проклятий, но днем раздумий. Таких раздумий, которые встают из глубин совести и заставляют по-новому взглянуть на каждого человека, заново открывая в нем брата. Может быть, когда-нибудь этот день станет днем примирения.

Да, идеи и оценки примирить, наверное, невозможно. Но для людей никогда не закрыта дорога к миру, к миру без ненависти. А к тем, кто сможет, обращаюсь с просьбой – присоединитесь к молитве моей и молитве Церкви: Господи, вразуми, обнови и сохрани народ наш, ибо “в бедствии он искал Тебя; изливал тихие моленья, когда наказание Твое постигало его” (Пророк Исаия, гл.26,ст.16).

Вот такое послание патриарха – вот когда у нас появились плоды 1927 года. Дальше как будто открылся ящик Пандоры, и пошло, и пошло…

Начинается с того, что идут не только публикации бывших заключенных, это ещё – пол‑беды; но идут публикации присно разрешаемых, как Горького. Но публикации такие, что волосы встают дыбом. Например, поднимается из-под спуда и публикуется в журнале “Огонёк” статья Горького 1921 года “О русском крестьянстве”. Начинает он так: “Мне очень тяжело всё, что я думаю о моей стране, точнее говоря, о русском народе, о крестьянстве – большинстве его. Прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю, я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждение и если мои мнения окажутся ошибочными, это меня не огорчит”.

Горький к этому времени уже достаточно пожил за границей и, надо сказать, что его впечатления о загранице совершенно совпали, например, с впечатлениями Льва Тихомирова (при всей их противоположности).

При Александре III Тихомиров записался в записные монархисты; а начиная с 1917 года, стал просто ждать смерти; смерть медлила и только в 1923 году Господь его прибрал. В частности, о своих заграничных впечатлениях Тихомиров пишет так – что “мы в России (революционеры) считали себя европейцами, а мы были недоумками. Мы‑то думали, что дело европейское – разрушать до основания, а здесь я убедился, что дело европейца – строить, и строить, и строить и строить на века. Я увидел эти глыбы из нетесанного камня, из которых слагаются не дом даже, а забор”.

Это правильно и об этом же напишет потом Иван Солоневич, что у каждого западного хозяина всегда есть феод; он же – феодал, только мелкий; он никогда не жил общиной; он никогда не водил хороводов, никогда не плел венков, никогда не купался в прудах и никогда не ходил стенка на стенку – он окапывался.

Вот и Горький – “Земля в руках человека (фундаментальные постройки Европы – В.Е.) и человек, действительно, - владыко её. Это впечатление всасывается ребенком Запада и воспитывает в нем сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности, как наследника чудес, труда и творчества предков”.

Тихомиров дальше продолжает: “Почему у русского человека ничего подобного быть не может? Он не хранит дедовского дома, потому что дедовский дом еще при жизни деда два раза сгорел и корова сдохла”. И вообще, русский человек живет в атмосфере веселой относительности. Как выражался Блок – “веселый ужас” свойственен в глубине души “каждому русскому человеку”.