Венок сюжетов
Венок сюжетов читать книгу онлайн
В основу этой книги положены лекции, прочитанные одесским искусствоведом и литературоведом Б. А. Владимирским в Виннице в 1986–1988 годах. Записанные на магнитофонную ленту, они сохранились, а теперь превратились в книгу. По жанру это увлекательные беседы о проблемах культуры, об истории искусства и литературы, о личности художника и его позиции во времени.
Книга адресована всем, кто интересуется судьбами отечественной культуры.
Издание посвящается 200-летию Одессы.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
К концу моей распродажи появлялся Ильф. У него давно была какая-то особенная мохнатая кепка, которую, несмотря на жаркий день, он одевал для своей роли. Кепка вместе с его очками без оправы и короткая пенковая трубка в зубах делали его похожим на иностранца. А их было в Одессе немного. Со скучающим лицом он раздвигал кучку приценивающихся покупателей и, небрежно указывая на простыню или полотенце в моих руках бормотал что-то неразборчивое, вроде по-английски. «Что он говорит?» – «Наверное, сколько стоит?» – отвечал кто-нибудь в толпе. Я на пальцах показывала стоимость вещи. Ильф отрицательно покачивал головой и тоже на пальцах показывал цену значительно ниже названной мной. Видя, что я не соглашаюсь, он указывал на скатерть и с огромным интересом рассматривал ее. Казалось, вот-вот он согласится и купит. И тут кто-нибудь из перекупщиков, подбадриваемый возгласами и выкриками из толпы: «Вещь-то хорошая, раз иностранец покупает!» – не выдерживал, называл подходящую цену, и я уступала ему покупку. Ильф отходил недовольный, а вслед ему несся злорадный смех перекупщиков.
Правда, были истории, в которых Ильф переигрывал, и они оставались ни с чем – все перекупщики расходились.
В 1921 году, вернувшись из Харькова, Ильф прочел нам свой первый рассказ. Помню только, что там шла речь о девушках «высоких и блестящих, как гусарские ботфорты», и на одной из девушек была «юбка, полосатая, как карамель». Помню и такую фразу: «Он спустил ноги в рваных носках с верхней полки и хрипло спросил: „Евреи, кажется будет дождь?“
Смешное он видел там, где мы ничего не замечали. Проходя подворотни, где висели доски с фамилиями жильцов, он всегда читал их и беззвучно смеялся. Запомнились мне фамилии Бенгес-Эмес, Лейбедев, Фунт, которые я потом встречала в книгах Ильфа и Петрова.
Действительно, Ильф с редким наслаждением и последовательностью коллекционировал фамилии. Смешные, несообразные. Он говорил, что нет такого обидного слова, которое не давалось бы в фамилию человеку. Большинство фамилий, которые есть на страницах Ильфа и Петрова, либо собраны, либо придуманы Ильфом. Он перечитывал в газетах объявления о разводах или о перемене фамилий (в тридцатые годы эти объявления печатались) и комментировал их в записных книжках:
Мазепа меняет фамилию на Сергей Грядущий. Глуп ты, Грядущий, вот что я тебе скажу.
Наконец-то! Какашкин меняет свою фамилию на Любимов!
Он коллекционирует фамилии, где бы он ни увидел, выписывает: Выходец, Заносис, Стопятый, Несудимов, Семен Маркович Столпник.
Причем мгновенно – это одна из особенностей сознания Ильфа и Петрова – включается творческая фантазия. Наблюденное обрастает воображаемым, отчего становится более смешным.
Достаточно к какой-нибудь экзотической фамилии приставить титул, как получается еще смешнее. Например, так: товарищ Кретищенко, товарищ Жреческий, гражданин Грубиян, мадам и месье Подлинник.
Или сочетание: он берет фамилии, каждая из которых сама по себе не смешна, может быть, но в сочетании дают оксюморон: Шапиро-Скобелев, Крыжановская-Винчестер (звали ее почему-то Гарпина Исаковна).
Или чуть-чуть переделывает: из Немировича-Данченко – в Мееровича-Данченко. Был критик Тан-Богораз, очень суровый. У Ильфа он становится Тан-Богорез. Профессор Скон-чаловский – медик, вероятно? Из имени древнего чудовища Левиафана возникает армянская фамилия Левиафьян. Вероятно, из почтенного заведения Военторг возникает еврейская фамилия Вайнторг.
Это и превращение: Борис Абрамович Годунов, председатель жилтоварищества; дантистка Медуза Горгонер, гражданин Лошадь-Пржевальский, Филипп Алиготе, братья Глобус, мадам Везувий.
Иногда Ильф конструирует фамилии, сам их придумывает: Темпаче, Ежели, Угадайс, Немурмуров, Размахер, Кастраки, Гадинг. Телескопуло и Стетоскопуло. Двойные фамилии: Июньский-Июльский (я думаю, что источником послужила знаменитая фамилия Май-Маевский), Ухудшанский-Улучшанский. Смешные фамилии, где за образец взяты сибирские: Командировочных, Крытых-Рынков, Крайних-Взглядов, Гефтий Иванович Фильде-персовых-Чулков.
Вернемся к воспоминаниям Лишиной:
Если Ильф хотел похвалить человека, он говорил о нем: веселый, голый, худой. «Веселый – талантливый, все понимает; голый – ничего не имеет, не собственник; худой – не сытый, не благополучный, ничем не торгует», – объяснял он.
Ильф жил трудно, в большой семье скромного бухгалтера. Дома была полная неустроенность, болела мать, не было дров, воды в голодной и холодной тогда Одессе. Но по тому, как он держался, нельзя было предположить этих трудностей жизни.
Худой, он совсем истоньчился – щеки впали и еще резче выступили скулы, – но вместе с тем всегда был подтянут, чисто выбрит и опрятен и никогда не терял интереса к оружающему, к литературной жизни.<…>
Иногда Ильф мечтал вслух: «Неужели будет время, когда у меня в комнате будет гудеть раскаленная чугунная печь, на постели будет теплое шерстяное одеяло с густым ворсом, обязательно красное, и можно будет грызть толстую плитку шоколада и читать толстый хороший роман?»
Пока же он в полной мере олицетворял свой человеческий идеал, был веселый, голый и худой.
В это время, в 1922–1923 годах, практически все литераторы, одесские друзья Ильфа, один за другим откочевывали в Москву, на север.
Не потому, что они не были патриотами своего родного города. Они всю жизнь потом писали об Одессе.
Но в Москве была бумага, была литературная жизнь, были литературные организации, Наркомпрос, газеты. И поэтому слетались в Москву все: Булгаков через Северный Кавказ и Одессу из Киева, с Дальнего Востока Всеволод Иванов, из Ростова – Фадеев… И целая колония одесситов.
Ильф в конце 1922 года тоже оставил свою любимую Одессу и переехал в Москву. Некоторое время он жил у Валентина Катаева, в Мыльниковом переулке, 4 (знаменитый адрес, известный по «Алмазному венцу»). Они вместе с Гехтом там квартировали, пока не нашли самостоятельную жилплощадь.
В Москве Ильф становится профессиональным журналистом. Он поступил в газету «Гудок», легендарную газету, где рядом с ним работали Юрий Олеша, печатавший фельетоны под псевдонимом «Зубило», Семен Гехт, Михаил Булгаков, писавший как раз в то время «Белую гвардию», Константин Паустовский, Валентин Катаев.
Ильф сразу выделился даже в этой замечательной компании. Он стал вести четвертую полосу газеты «Гудок». На этой полосе публиковались сатирические заметки рабкоров, отклики с мест, вести о том, что происходит на железных дорогах страны. До прихода Ильфа они печатались один к одному, только с правленой орфографией. Ильф совершил маленькую революцию в газетном деле, которая произвела на многих большое впечатление и о которой очень высоко отзывался Маяковский: этим заметкам Ильф стал придавать лаконичную фельетонную форму, превращать их в сатирические шедевры. Четвертая полоса очень скоро стала самым читаемым московским изданием, привлекавшим к себе и других литераторов.
Работая в газете «Гудок», Ильф вскоре познакомился с Петровым.
Евгений Петрович Катаев, младший брат Валентина Петровича, родился то ли в конце 1902, то ли в начале 1903 года (в его автобиографиях есть по крайней мере три даты).
Он родился в семье преподавателя русского языка и литературы. Это была замечательная семья. Мать – украинка из Полтавы по фамилии Бачей (в романе «Белеет парус одинокий» эта фамилия у братьев Пети и Павлика). Это древняя фамилия, Бачеи были и с Гоголями знакомы. А отец родом из Вятки. В Одессе они и познакомились. Это был очень счастливый брак, но мать умерла рано, вскоре после рождения Жени. Его воспитывала тетка, сестра матери. Семья была необыкновенно культурная, средний слой русской трудовой интеллигенции, на которой держалась русская культура на протяжении XIX и начала XX века. Если представить себе постоянную аудиторию Московского Художественного театра первых лет – это были как раз такие Катаевы.
