Живые и мёртвые

Для местной аудитории, несмотря на смех, это была серьезная пьеса — трагедия или драма триумфа, в зависимости от момента и потребностей тех, кто был ее зрителем. Воспринимая ее таким образом, они могли смеяться, причем смеяться взахлеб, когда Бигги выставлял своих противников на посмешище; однако под этим смехом, а нередко и наряду с ним присутствовало тревожное ощущение того, что все происходящее требует трезвого осмысления. В представление о том, как следует воспринимать каждое событие, закрадывалось чувство гражданской ответственности.

Для аудитории же, наблюдавшей за происходящим извне — из окружавшего Янки-Сити мира, — драма Бигги была либо несерьезной комедией, либо фарсом. Герой мог нравиться и доставлять удовольствие буквально каждому, поскольку дубасил богатых по их толстым задам, наносил урон самоуважению респектабельных и низвергал их власть и авторитет. Вместе с тем, никому не нужно было чувствовать никакой ответственности за происходящее; все могли просто беспечно забавляться. Здесь косвенным образом переживались детские фантазии по поводу того, как бы пнуть под зад кого-нибудь из этих взрослых, выйти из подчинения и сбросить с себя ограничения респектабельности. Для широкой аудитории Бигги был наивным мальчишкой, сидящим внутри каждого «малым ребенком», все еще бунтующим против тюремных ограничений ответственности, требуемой от взрослых. Кроме того, он был воплощением их недоверия и настороженного отношения к жестким моральным установкам среднего класса. Однако прежде всего он был символом бунта против всеобщего насаждения влиятельным средним классом этих моральных ограничений; и благодаря ему они получили прекрасную возможность, не опасаясь наказания, закатить скандал на глазах недовольной приличной публики.

Для Янки-Сити фигура Бигги Малдуна отчасти была неотвратимо подлинной, реальной и живой личностью, однако для Мемфиса, Пеории или Питсбурга он был восхитительным клоуном или персонажем легкомысленной комедии, хотя оставался в то же время героем шоу и человеком, которого аудитория могла уважать. Он им нравился, и они доверяли ему как «честному человеку, делающему все возможное и невозможное». Второе, о чем могли подумать серьезные люди, — о нежелательности «подобных событий в моем городе», — можно было с легкостью отбросить, поскольку Бигги был далеко. Многие, а возможно и большинство, вполне могли бы сказать: «Кто нужен нашему городу, так это Бигги Малдун; может, он как-то расшевелил бы его и избавил от этих чертовых напыщенных ничтожеств и политиков-крючкотворцев, которые здесь всем заправляют». В Янки-Сити для таких людей единственная загвоздка в связи с Бигги состояла в том, что тот жил в Янки-Сити.

Для многих в обеих аудиториях поступки Бигги, его друзья и его враги были трансформированы столичными газетами и общенациональными средствами массовой информации в нечто большее, чем просто провинциальная драма. Все это в целом, пожалуй, можно было бы назвать современным коллективным ритуалом, а его участников — персонажами коллективного обряда, к которому каждый был символически причастен. Эти персонажи появлялись под разными именами в тысячах пьес, легенд и историй, рассказываемых всерьез или с юмором, которые каждый слышал и видел. Герой, основной и положительный символ бесчисленных народных сказок, занимающий прочное место в сладостных потаенных фантазиях каждого и являющийся мифическим олицетворением людских надежд, вступает в борьбу в качестве защитника угнетенных. Он идет в наступление на позиции могущественного меньшинства и тех, кто пробуждает во многих страх и тревогу. Власть имущие отражают натиск и, имея превосходство в вооружении, захватывают героя в плен, бросают в тюрьму, одерживают временную победу и выставляют его на позор. Однако всем известно, что благодаря своему непоколебимому мужеству и исполинской решимости, а также помощи «маленьких людей» он снова пойдет в атаку на твердыни могущественных, в конце концов поразит врагов и одержит великую победу во имя простого народа. Эта драма, постоянно видоизменяемая в зависимости от требований времени, более древняя, чем сама история, представляет собой публичный миф, нередко подтверждаемый эмпирически, и личную фантазию, глубоко укорененную в воображении всех американцев.

На короткий период времени, когда Бигги был в зените славы, Янки-Сити стал одной из многих малых сцен общенационального театра. На этих подмостках то и дело возникают и исчезают новые герои, на глазах у Америки разыгрывая драму, в персонажах и сюжете которой выражаются изменчивые чувства, ценности и символические темы нашего народа, а также система общественных отношений, которая нас организует и контролирует. Через газеты, журналы, радио и кинохронику события, происходившие в этом городе, передавались миру в форме драмы, которая не обязательно фактически соответствовала тому, какими были события и действующие лица на самом деле; не передавали их репрезентации и точного образа социального мира Янки-Сити [79].

Современные рассказчики, чье массовое искусство поддерживает живую преемственность мифа и легенды в нашем обществе и вносит лепту в интеграцию и сохранение нашей культуры, работают в гораздо более сложных условиях, чем сказители давно минувших дней. Раньше сказки, легенды и мифы можно было рассказывать так, словно описываемые в них события были подлинными, поскольку они должны были быть подлинными, а воображение и фантазии аудитории безропотно их принимали. Герои и злодеи, сюжетные интриги и развязки сообразовывались с традиционными условностями; и для аудитории, и для развлекавшего ее рассказчика определялась надлежащая роль каждого персонажа и устанавливалось, какими должны быть взаимоотношения символических существ друг с другом. Художник и его аудитория, хотя чем-то и отличались друг от друга, были продуктами одной и той же социальной матрицы с очень схожими представлениями, ценностями и ожиданиями относительно друг друга и того мира, в котором они жили. Символы и темы, используемые для возбуждения тревоги или приглушения страха, маски и ритуалистические сюжеты драмы, пробуждавшие во внимавшей им аудитории надежды и страхи, для того чтобы быть жадно воспринятыми, нуждались лишь в артистизме исполнителей и санкции соответствия культурным конвенциям.

Аудитория верила, что сказка или драма правдивы и согласуются с ее реальностью, если те укладывались в границы санкционированных коллективных репрезентаций [31]. Тесная подогнанность друг к другу частного образа и публичного символа обеспечивала уверенность в реальности, пробуждая в индивиде личные эмоции и одновременно их контролируя. Коллективные репрезентации были ценимыми представлениями, санкционированными всем моральным и социальным порядком. Сказители далекого прошлого, чьи индивидуальные фантазии полнее контролировались коллективными репрезентациями их общества, легко проецировали свои собственные образы на те истории, которые они рассказывали, и на те народные театральные представления, которые они ставили. Их частные образы были зачастую не более чем незначительными индивидуальными вариациями публичных образов. А потому потребность в доказательствах, логических выводах и рациональной эмпирической проверке была крайне низкой.

Сегодняшнего репортера учат быть объективным, точным и собирать те факты, касающиеся людей и событий, из которых делаются новости. Получившие в последнее время развитие средства массовой информации пользуются теми же критериями и требуют от репортеров, сообщающих о текущих событиях, руководствоваться правилами доказательности. Незамедлительный эффект нового закона о клевете, а также тот факт, что его нарушители неизменно готовы принести извинение за промахи, всегда возможные в современной системе коммуникаций, и обнародовать опровержение, подчеркивают значимость этого правила.

Несмотря на проникновение в газеты и другие средства массовой информации современных канонов точности и духа рациональности, взятая наугад подборка преобладающих новостей и простейший анализ критериев «удачной новости» — новости, которая захватит читателей и, возможно, пойдет распространяться по кругу — показывают, что «объективное» освещение того, что изо дня в день происходит в мире, подстраивается под основные желания, надежды и страхи, нелогические символические темы и народные верования тех, кто покупает и читает газеты. Уровень рациональности и точности, обнаруживаемый в газетных и журнальных новостях, напрямую связан со степенью рациональности тех ценностей, которые присущи их аудитории. Аудитории средств массовой информации различны по возрасту, полу, образованию, социально-классовой принадлежности, воспитанию и многим другим социальным характеристикам. Те, кого приучили уважать рациональность и объективность и ожидать точного освещения событий, обычно читают газеты и журналы, содержащие в себе больше материалов такого характера и проводящие соответствующую политику [76b]. Однако даже эти газеты печатают новости, зачастую наполненные вовсе не логическими и эмпирическими, а эвокативными и нелогическими символами — символами, которые скорее пробуждают чувства и культурные представления читателя, нежели указывают на фактический поток человеческих действий, составляющих описываемое событие.