Метафизическая поэзия как поэзия изумления

Аверинцев С.С.

Метафизическая поэзия как поэзия изумления

Высокопреосвященнейший Владыка,глубокоуважаемая Ольга Александровна,глубокоуважаемые коллеги,

Все мы помним слова того самого Аристотеля, которого в Средние Века называли просто Философом, о том, какое состояние души, по его мнению, наиболее приличествует философу — то есть, по этимологическому смыслу, любителю и искателю Мудрости: это состояние — изумление, to thaumazestai. Любомудр — тот, у кого все удары жизни не могут истребить способности к изумлению. Поэзия Ольги Седаковой достойна именования метафизической не потому, что у нее имеются так называемые “философские темы” или “философские мотивы”, — но потому, что поэзия эта от начала до конца живет именно изумлением. Это очевидно для каждого, имеющего уши, чтобы слышать, в каждом forte fortissimo ее музыки:

Ты развернешься в расширенном сердце страданья,

дикий шиповник,

о,

ранящий сад мирозданья!..

Или еще:

...О, какое горе, о, какое

горе, полное до дна!

При том как раз тема изумления, заметим a propos, решительно препятствует таким всплескам силы звука переходить в тривиальную громкоголосость, в музыкальный шум, хуже того, в ораторский выкрик и взмах рукой — от чего Седакова оберегает свой стих пуще всего.

Но вовсе уж предел (и запредельность!) изумления выражаются, естественно, в pianissimo:

...Сделай, как камень отграненный,

и потеряй из перстня

на песке пустыни. [...]

И никто бы его не видел,

Только свет внутри и свет снаружи.

Или еще:

А свет играет, как дети,

Малые дети и ручные звери.

...Жизнь ведь — небольшая вещица:

вся, бывает, соберется

на мизинце, на конце ресницы, —

а смерть кругом нее, как море.

Читатель стихов, да и прозы Ольги Седаковой снова и снова встречает у нее слова, прямо называющие тему изумления. Любитель статистики мог бы заняться подсчетом частоты слов вроде “странный”.

...Странное, странное дело,

почему огонь горит на свете,

почему мы полночи боимся

и бывает ли кто счастливым?..

Вот мы раскрываем наугад “Стансы”, и глаза наши ловят в начале одной из строф:

Как странно: быть, не быть, потом начать

Немного быть...

Или так:

И меня удивило:

как спокойны воды,

как знакомо небо,

как медленно плывет джонка в каменных берегах...

Или еще, из уже цитированного выше стихотворения про Варлаама и Иосафа:

...Его шлют недоуменный плач

превратить во вздох благоуханный

о прекрасной,

о престранной

родине, сверкнувшей из прорех

жизни ненадежной, бесталанной,

как в лачуге подземельной смех...

Еще в “Диком шиповнике” было стихотворение, озаглавленное “Странное путешествие”. (Профессионально искушенное по части церковнославянской языковой материи воображение Ольги Александровны, разумеется, живо ощущает связь между лексемами странный и странник, так что путешествию, т.е. странствию, и приличествует быть par excellence странным — но ведь в мире сем все люди по своему уделу человеческому суть странники на земле (ср. Псалом 118, ст. 19) так что и самая жизнь наша именуется странствием житейским).

Ориентируясь на неподвижные звезды, на примеры Данте и Рильке, продолжая традиции русской метафизической лирики вплоть до Заболоцкого включительно, Ольга Седакова выбрала твердую верность аристотелевскому принципу философского изумления в такое время, когда все усилия теоретиков и практиков т.н. постмодерна направлены на то, чтобы окончательно и бесповоротно изгнать последнее воспоминание о реальности, стоящей за словами Философа. Она отлично понимает, на что идет. В ее докладе о постмодернистском образе человека на международном симпозиуме в Ферраре (май 1999 года), имеющем характерное название “No Soul Any More” (“При условии отсутствия души”) она констатировала: “Внутренней темой постмодернизма остается обделенность экстазом”. Речь идет, по ее точному слову, не просто о факте обделенности, но о теме, более того, о неуклонно проводимом проекте. “Я полагаю, что постмодернистский образ “нас” и “наших дней” ни в коем случае не реалистичен: он отнюдь не описывает феномены, он проектирует их”. Перед лицом этого проекта последовательная тематизация тихого “экстаза” аристотелевского thaumazetai превращается в акт незаурядной отваги. Дай Бог сил тому, кто его избирает! Обсуждая положение христианства в современном мире Седакова как-то, помнится, употребила формулу: “гонение равнодушием”; конечно, это не львы и тигры на арене Колизея, однако опыт показывает, что на наших современников перспектива и такого гонения действует, да еще как! Так что о мужестве я говорю вполне всерьез.

Ольга Александровна сумела найти слова похвалы Пушкину за то, что он при всей свойственной его отношениям с читателем технике иронии был “в области отношений с Музой доверчив и благоговеен, как никто”. Доверчивая серьезность отношения к своей Музе, наверное, никогда не была делом уж вовсе неопасным; но в наше время подобное поведение особенно резко вступает в противоречие с духом времени.

Тем в большей степени я рад низким поклоном приветствовать Виновницу сегодняшнего торжества.