Записки

«Вы стали искать кругом крамолу и мятеж, 9-го декабря я подал Вам рапорт, с подробным указанием на причины постигших нас неудач и указанием на необходимость принятия спешно ряда мер для улучшения нашего положения.

Я указывал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона и т. д. Ничего сделано не было, но зато в ответе на рапорт мой последовала телеграмма всем командующим армиями, с указанием на то, что „некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме“ и требованием „беспрекословного повиновения“.

В середине декабря, я, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и коней в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и т. д.) с генералами Сидориным и Покровским, просил их прибыть в Ростов для свидания со мной. Телеграмма им – сообщена была мной в копии генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями, в коей указывалось на „недопустимость“ моей телеграммы и запрещался командующим выезд из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.

20-го декабря Добровольческая армия была расформирована и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования кубанской и терской конницы.

По приезду в Екатеринодар, я узнал, что несколькими днями раньше прибыл на Кубань генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы это в последствии и пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действовал самозванно. Между тем, в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном ему Вами поручении и заявления его Вашим штабом не опровергались; при генерале Шкуро состоял генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли (неизвестно для меня, кем командированные) два агента контрразведывательного отделения Вашего штаба – братья Карташевы. Последние вели специально агитацию против меня среди казаков, распространяя слухи о моих намерениях произвести переворот, опираясь на „монархистов“ и желании принять „германскую ориентацию“. В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25-го декабря я подал Вам рапорт, указывая на неизбежность развала на Кубани и необходимость удержания Новороссии и Крыма, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи, в связи с пребыванием моим, в столь тяжелое для Родины время „не у дел“, не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военноначальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при полной самостоятельности Новороссийского и Крымского театров, разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через 3 недели, когда потеря Новороссии стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником генерала Шиллинга по военной части, а 28-го января, в день моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что „ввиду оставления Новороссии, должность помощника главноначальствующего замещена не будет“.

В Новороссийске за мной велась Вашим штабом самая недостойная слежка: в официальных донесениях Новороссийских органов контрразведывательного отделения Вашего штаба, аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а генерал-квартирмейстер Вашего штаба позволял себе громогласно, в присутствии посторонних офицеров, говорить о каком-то „внутреннем фронте в Новороссийске, во главе с генералом Врангелем“.

Усиленно распространенные Вашим штабом слухи о намерении моем „произвести переворот“, достигли заграницы. В Новороссийске посетил меня прибывший из Англии с чрезвычайной миссией г-н Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мною „перевороте“. При этом г-н Мак-Киндер высказал предположения, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мною неприязненные отношения; он просил меня, буде найду возможность, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу. Я ответил ему, что не могу допустить мысли о каком бы то ни было выступлении против начальника, в добровольное подчинение которому стал сам и уполномочил его передать его правительству, что достаточной порукой сказанному является данное мною слово и вся прежняя моя боевая служба. В рапорте от 31-го декабря за номером 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г-ном Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши опасения… Вы даже не ответили мне…».

«… Я подал в отставку и выехал в Крым, „на покой“. Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунгом „борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта“, вызвало бурю страстей. Исстрадавшаяся от безвластия, изверившаяся в выкинутые властью лозунги, возмущенная преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок вещей. Во мне увидели человека, способного дать то, чего жаждали все. Капитан Орлов объявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после падения Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий флотом и помощник Ваш, генерал Лукомский, поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представители духовенства народов Крыма, просили Вас о том же. На этом же настаивали и представители союзников. Все было тщетно».

«…8-го февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицами, „затеявшими подлую политическую игру“, и предложили генералу Шиллингу арестовать виновных, невзирая на их „высокий чин или положение“. Одновременным приказом были уволены в отставку я и бывший начальник штаба моей армии генерал Шатилов, а равно и ходатайствовавшие о моем назначении в Крым – генерал Лукомский и адмирал Ненюков. Оба приказа появились в Крыму одновременно 10-го февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его, „как старый офицер, отдавший Родине 20 лет жизни, ради блага ее подчиниться требованиям начальников…“»

«…Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы передали мне через англичан.

Переданное таким образом подобное предложение может быть истолковано, как сделанное по их инициативе, в связи с моей „германской ориентацией“, сведения о которой столь усердно распространялись Вашими агентами.

В последнем смысле и истолковывался Вашим штабом Ваш отказ о назначении меня в Крым, против чего, будто бы, англичане протестовали.

Со времени увольнения меня в отставку, я считаю себя от всяких обязательств по отношению к Вам свободным и предложение Ваше для себя совершенно не обязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет, и тем не менее я решаюсь оставить Россию, заглушив горесть в сердце своем…»

«…Если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь повредить Вам защитить ее и спасти тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставляю Россию.

«Екатеринодар, 7. 3. 1920 г. Ваше Превосходительство!

Я глубоко уверен, что Ваш разрыв с генералом Деникиным явился следствием того, что Вы, как это часто бывает с искренними патриотами во время смуты, недостаточно поняли друг друга.

При таких отношениях служить вместе бывает слишком тяжело.

Мне причинило глубокую боль просить Вас оставить Крым, так как, искренне веря в Ваши лучшие намерения и преданность Родине, я все же счел правильным и полезным для настоящего положения, сделать это.

Я желаю Вашему Превосходительству всякого благополучия и надеюсь, что встретимся где-нибудь в более благоприятной обстановке, возможно, опять братьями по оружию.

Прошу Ваше Превосходительство принять уверения в моем глубоком и искреннем уважении.