Люди советской тюрьмы

— Ну, это поправимо, — говорит он с небрежным жестом. — После допроса я вас отправлю в другую камеру подрасстрельных. Только и всего. Я не предполагал, что вы примете так близко к сердцу вызов на допрос. Я бы вас не беспокоил, но, поверьте, мне крайне необходимо доработать ваше дело. В настоящий момент от этого очень зависит мое… служебное положение. Так что, давайте-ка приступим к работе…

И я "приступил", но совсем не так, как ему этого хотелось. Его последние цинично-эгоистические фразы взорвали мою злость.

Говорят, что если даже зайца очень долго бить, то он в конце концов бросается на бьющих его. Приблизительно так произошло и со мной. Меня слишком долго били до этой встречи с Островерховым.

Вскочив со стула, я разорвал "дело" на несколько частей. Я рвал его и с ненавистью и торжеством швырял в желтую, брюзглую физиономию, в квадратики очков, повторяя задыхающимся голосом лишь одно короткое слово:

— На! На! На!..

Затем началась драка. Я бросился на него с кулаками. Бил его куда попало, вкладывая в каждый удар все свои слабые силы. Сперва он только защищался, отталкивая меня и прикрывая от моих ударов лицо ладонями. Но вот ему удалось схватить меня за горло и прижать к стене. Он понял, что легко справится со мною, обессиленным тюрьмой и пытками, и от защиты перешел к нападению. Его руки все сильнее сдавливали мое горло. Я задыхался и уже не мог ни наносить ему удары, ни оторвать его рук от моей шеи..

Еще несколько секунд этой неравной борьбы и я, полузадушенный, свалился на пол. Стоя надо мной, он пинал меня носками сапог в живот и спину и приговаривал:

— Вот тебе… вот… вот…

Это продолжалось довольно долго, но, наконец, надоело ему. Он отошел от меня и принялся собирать разбросанные мною по полу клочки следственного "дела". Собрал, разложил на столе и горестно развел руками:

— Все пропало.

Он повернул ко мне желтое, искаженное злобой лицо.

— Что же ты наделал, родненький… сукин сын… с-сволочь… Все испортил, все порвал. Значит, столько времени потрачено зря? Заново дело начинать нужно, значит? Что ты натворил, дорогой… вражина проклятая?

Вид разложенных на столе клочьев исписанной бумаги привел его в ярость. Он еще несколько раз пнул меня ногами и злобно прошипел:

— Ты умереть хочешь? Да? Хорошо. Но ты не умрешь легкой смертью. Под пулю я тебя не пошлю. Нет! Я загоню тебя в ледяную могилу, родненький!..

Островерхов бросился к столу и заколотил кулаком по кнопке звонка. На пороге сейчас же выросли обе фигуры конвоиров, приведших меня сюда. Следователь, вырвав из блокнота листок бумаги, быстро и размашисто черкнул на нем карандашом несколько слов и, протягивая эту записку конвоирам, отрывисто произнес:

— Доставить этот приказ в тюрьму! Старшему надзирателю Санько. Вместе с подследственным!..

Глава 11 ЛЕДЯНАЯ МОГИЛА

Опанас Санько встретил меня удивленно-командными восклицаниями:

— Чего ты?! Так скоро? Вернулся? Обратно?.. Конвоир отдал ему записку Островерхова. Надзиратель прочел ее и сказал:

— Ага! Понятно. Сделаем… Ну, давай! Не поняв к кому и к чему относится его команда, я стоял на месте. Санько потянул меня за рукав.

— Давай! Иди! За мной.

— Куда?

— Там увидишь…

Он повел меня в конец коридора первого этажа тюрьмы. На полпути к нам присоединился его сын Хома. Остановились мы перед небольшой овальной дверью из цельного куска стали, так плотно вделанной в стену, что, казалось, будто металл приклеен к кирпичу.

— Раздевайсь! — скомандовал мне Санько.

— Для чего? — спросил я, предчувствуя начало новой пытки и невольно стремясь его оттянуть.

— Давай! Не разговаривай! — рявкнул старый тюремщик.

Видя, что я не тороплюсь выполнить его приказание, он кивнул головой и мигнул глазом сыну:

— А ну! Хома…

Тот схватил меня сзади за руки. Я попробовал было сопротивляться, но они быстро справились со мной. Не прошло и полминуты, как я стоял в коридоре раздетый до белья и босой. Опанас открыл овальную дверь и из черного провала за нею на меня потянуло леденящим холодом.

— Что это? — спросил я.

Ответом мне были сильный толчок в спину и мягкий стук захлопнувшейся за нею двери. Сделав вынужденный прыжок от дверного порога и коснувшись босыми ногами гладкого и скользкого пола, я сейчас же подпрыгнул еще раз. Мне показалось, что мои пятки что-то обожгло и на мгновение они прилипли к чему-то. В следующую секунду я с трудом оторвал их от пола.

Что же такое было подо мной? Переступая с ноги на ногу, я нагнулся и провел рукой по полу. Мои пальцы коснулись гладкой поверхности сплошного льда, покрытого изморозью.

Только теперь я понял, куда меня бросили, и почему Островерхов грозил мне "ледяной могилой". Эта комната со льдом была одним из тех карцеров, о которых заключенные в следственных камерах рассказывали жуткие вещи. Летом такие карцеры специально подогреваются горячим паром, а зимой охлаждаются до температуры 8-10 градусов ниже нуля. Не раз бывало, когда люди в карцерах летом умирали от жары, а зимой замерзали.

Теперь предстояло и мне замерзнуть здесь. Перспектива такой смерти не пугала меня; ведь, в сущности, все равно от чего умирать: от пули или мороза. Пугало другое: продолжительность умирания и связанные с ним предсмертные мученья; пройдет, вероятно, немало времени, прежде чем я замерзну.

Я очень хотел умереть, но мое слабое тело отчаянно сопротивлялось холоду и смерти, заставляя меня все время двигаться, подпрыгивать, размахивать руками, переминаться с ноги на ногу; тело, против моей воли, заставляло меня "греться", сопротивляться холоду. Не сознавая, что делаю, я стянул с себя рубашку и бросил ее под ноги, которые у меня замерзли больше всего остального. Сразу же ногам стало теплее, и волна теплоты из них медленно двинулась вверх под кожей спины и живота. На несколько мгновений я прекратил свои прыжки и огляделся вокруг. Увидеть мне удалось немного. Лишь стены, покрытые толстой коркой льда да два маленьких решетчатых окошка в них, справа и слева от двери, через которые сильный ветер продувал "ледяную могилу" насквозь. Электрической лампочки в карцере не было и только из окон проникал сюда слабый ночной свет…

Днем, когда стало светлее, я смог лучше рассмотреть мою "могилу". Это была комната кубической формы, не больше двух метров в длину и ширину. Одно иа окон выходило в темный коридор, а другое, через которое проникало больше света, видимо со двора, было прикрыто снаружи козырьком. Под коркой льда в стенах и полу я разглядел множество мелких отверстий. Без труда можно было догадаться, что они служат для наполнения карцера холодной водой или горячим паром по специально устроенной системе трубок. На уровне моих глаз в стальной обледенелой двери поблескивало круглое "очко" из толстого выпуклого стекла. Его крышка по ту сторону двери часто сдвигалась с места: кто-то из надзирателей наблюдал за мной…

Весь день я "протанцевал "на льду. С каждым часом и с каждой минутой силы мои убывали. Часто я в изнеможении падал на лед и тогда в карцере становилось теплее, а ледяная корка на полу и стенах покрывалась струями воды и оттаивала. Когда же я поднимался на ноги, эта корка отвердевала снова и температура воздуха понижалась. Упав на пол в четвертый или пятый раз, я услышал тихое шипенье и бульканье, доносившиеся из угла. Протянул туда руку и нащупал теплые струйки воды, бившие из-под пола, продырявив корку льда. Ползком добрался я до этого угла и несколько минут сидел там, отогреваясь в теплой воде. Однако, теплые струи сменились ледяными и выгнали меня оттуда на мою, валявшуюся на полу, рубашку. Но теперь и ею греть ноги было невозможно; она намокла и промерзла так, что хрустела и ломалась, когда я на нее становился…

К вечеру я до того устал, что уже не чувствовал под собою ног; мне казалось, будто они одеревянели. Несколько раз я бросался к двери, стучал в нее и кричал, до крови обдирая пальцы об лед: