Сократ

- Достаточно ли внимательно ты слушаешь? - многозначительно осведомился Сократ. - Понимаешь, для чего они использовали риторику? Хотели сказать, что ловкостью языка достигнешь на свете большего, чем мудростью и добродетелью. А софросине? По их мнению, это просто чепуха, раздутая старым чудаком Сократом. Они же, напротив, требовали всего сверх меры, через силу и невоздержанность свою называли радостью жизни. Грубость и бесчувственность полагали свойствами, привлекательными у избранных. Заносчивость свою изображали чувством собственного достоинства. А недисциплинированность провозглашали свободой. Их неустанные проповеди произвола привели со временем к страшным последствиям.

Сократ сидел опустив голову, руки его покоились на коленях; он показался мне очень бледным.

Но вдруг старый философ выпрямился, щеки у него порозовели, и он быстро заговорил:

- Я рассказал, как плохо было тогда. Спекулянты хлебом и прочими товарами немилосердно выжимали последний обол у людей - и моя небольшая семья жила не лучше других. Как раз в ту пору случилось такое, что лучше б мне провалиться... А все из-за Ксантиппы...

Я давно собирался расспросить Сократа о его жене, да не решался; но теперь у меня сорвалось с языка:

- А правда, что Ксантиппа была сварливой и злой женщиной?

- Клянусь клыками Кербера! - возмущенно вскричал он. - Какой только не изображали злые языки мою бедную Ксантиппу! Настоящей Мегерой! Ох и люди же! Точили бы лучше об меня свои зубы... Это я был упрям! Она от меня страдала, не я от нее!

- Ах, Сократ! Опять ты преувеличиваешь. Вижу, сказывается темперамент грека...

- Ладно, ладно, - надулся Сократ.

Он встал с кресла, заходил из угла в угол - по ковру его босые ноги ступали бесшумно, по паркету со шлепаньем. Но вот он остановился передо мной.

- Отвечу тебе одним лишь примером, и надеюсь, этого будет достаточно, чтобы показать подлинную картину наших отношений. Ксантиппа прихварывала ей перевалило за пятьдесят. Всю домашнюю работу делала Мирто. Ксантиппа была рада, что мы взяли Мирто к себе, она и сама полюбила девушку, словечка недоброго ей не сказала, но... Но, как уж оно бывает, тяжело ей было, что я свое сердце делил пополам... Что ж, правда: половину я оставил Ксантиппе, вторую отдал Мирто. Это не улучшало расположение духа моей жены, и порой она меня основательно пробирала. Однако тут я был совершенно не виноват. Сам знаешь - мужчина в таких делах никогда не бывает виноват, - произнес он с серьезным видом, однако лукаво подмигнув мне одним глазом.

Я кивнул с такой же серьезной миной, хотя кто знает - быть может, и меня выдал один мой глаз, лукаво подмигнув Сократу...

- А потом и случилась неприятность. - Сократ помрачнел. - И неприятность эту причинил Ксантиппе я. Мой бывший ученик Аристипп из Кирены, что в Северной Африке, основал у себя на родине школу. Он принял мою мысль, что образованность дает человеку ощущение высочайшего блаженства. Но, хитрая лиса, Аристипп на первое место поставил наслаждение, гедоне объявив его смыслом жизни, и тем завоевал огромную популярность, пускай и оговаривался робко, что в каждом наслаждении следует соблюдать мою софросине. Ловкач, скажу тебе, был этот Аристипп, брал с учеников высокую плату - и разбогател. С того-то и началось. Этот гедонист Аристипп презрел мой принцип - ни от кого не брать денег за учение; быть может, он рассуждал так: я тут живу как в Элисии, а у Сократа собачья жизнь, пускай же мой старый учитель не испытывает нужды на склоне лет. Намерение-то у него было доброе, вот и послал он мне с особым гонцом двадцать мин! А знаешь ли ты, человек из далекого будущего, что такое двадцать мин?! - возбужденно вскричал Сократ. Это две тысячи драхм! Сумма, намного превышающая все, что я имел!

Итак, сваливаются на нас двадцать мин: вот он, конец всем бедам, рукой подать, до глубокой старости нам обеспечен сверкающий серебром достаток, Ксантиппа уже благодарит богов... Деньги явились как по заказу, знаю, все знаю, и то, что это в первую очередь принесет облегчение больной Ксантиппе... Дрожу весь словно в лихорадке - но не могу иначе! Отвергаю дар! Иппа моя обращает на меня умоляющий взгляд, руки протягивает - напрасно: я возвращаю Аристиппу царский подарок. Лампроклу с Мирто пришлось увести Ксантиппу на ложе. Она теряла сознание.

Даже и после этого я велел гонцу удалиться с его кошелем.

Что же ты теперь обо мне думаешь, неведомый мой северянин, к которому я явился сам не знаю через сколько Олимпиад?

У меня прямо-таки зубы стучали от волнения. Ведь прежде всего своему учителю обязан был Аристипп тем, что смог открыть в Кирене школу, пользующуюся такой широкой славой, и разбогатеть. Но к тому времени я уже слишком хорошо знал Сократа, чтобы понять, как трудно ему было, сострадая к семье, принять такое решение; но еще я понимал, что только так и мог он поступить.

Сократ не вынес моего молчания в таком больном для него вопросе и спросил:

- Так как же считаешь ты, глядя на все это из такой дали: быть может, я должен был сгрести эту кучу серебра... после того как всю жизнь отказывался принимать плату за то, что стараюсь подсадить людей ступенькой повыше?

- Нет, Сократ! - чуть ли не крикнул я. - Нет, ты не мог принять это серебро!

- Вот и хорошо. Ты со мной согласен. Но по отношению к Ксантиппе это было безжалостно. И я понимал ее, если впоследствии, когда у нее ничего не бывало на ужин, она попрекала меня этими двадцатью минами и бранилась так, что вся улица сбегалась, точно на пожар. Верь мне, и никому иному: хорошей женой была мне моя Иппа. Другая бы в ту минуту бросилась на меня, словно гарпия, и царапалась бы, и визжала, пока я не взял бы серебро - между нами говоря, в общем-то отчасти и заслуженное. Но после этого я был бы уже не тем Сократом, какого вы нынче знаете.

Он вздохнул.

- И это не все! Позднее я еще хуже поступил с Ксантиппой и со всеми моими. Буду рад, друг - а я убедился, что ты мне друг, - если ты не пойдешь по пути недругов, изобразивших мою Ксантиппу злой бабой. Напиши правду - в нашей супружеской упряжке иноходцем-то был я, а не Иппа.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Под низенькими кустами тамариска, прямо на голой земле, любятся мужчина и женщина. С трех сторон их окружает свалка, четвертую замыкают остатки снесенных стен, уже поросших сорной травой.