Мы дрались с «Тиграми»

Были случаи, когда спасение от неминуемой смерти приносили самая обыкновенная глупость, самодурство, а то и жадность начальника.

Мне, как и некоторым другим, везло на войне. За три года пребывания на передовой при постоянных обстрелах, бомбежках, атаках, вылазках к немцам в тыл — меня только три раза ранило. Правда, много раз контузило. Но не убило. А случаев, когда меня или нас должно было неминуемо убить, было предостаточно. Но по какому-то странному, иногда противоестественному стечению обстоятельств не убивало.

Командир нашего дивизиона заядлый служака Гордиенко отличался солдафонством. Он требовал и от нас, окопников, чтобы наши видавшие виды, только что введенные тогда погоны не были мятыми и потертыми, а торчали в стороны, как крылья у архангелов. Мои разведчики вставили в свои погоны фанерки, а мне — стальные пластины от сбитого немецкого самолета, хотя это и мешало нам в бою. Вскоре мы попали под бризантный обстрел: снаряды рвались над нашими головами, и негде было укрыться от стального ливня. Сели на землю «горшками» — поджав ноги кживотам, чтобы уменьшить поражаемость. Удар осколка в левое плечо свалил меня на землю. Думал, руку оторвало. Сняли с меня гимнастерку: все плечо черное и распухло. Оказалось, маленький осколочек летел с такой силой, что пробил стальную пластину и запутался в «язычке» погона. Если бы не пластина, он пронзил бы мне плечо и сердце. Так глупость начальника спасла мне жизнь.

Или другой случай. У меня убило единственного связиста, и я вынужден был сам тянуть дальше кабель и нести на себе телефон ный аппарат и катушки с кабелем. Жаль было оставлять вместе с мертвым связистом и его карабин. Пришлось закинуть его за спину. Тяжело мне было все это имущество тащить на себе под холодным осенним дождем и немецким огнем. Однако карабин спас мне жизнь. Рядом разорвался снаряд, и один из осколков угодил мне в спину. Не будь карабина, осколок пронзил бы мне сердце. Но он попал в карабин. И не просто в круглый ствол, с которого он легко бы мог соскользнуть мне в спину, а в плоскую грань патронника. Скорость осколка была так велика, что он на целый сантиметр врезался в стальной патронник. На спине у меня отпечатался длинный синяк от карабина. Не было бы у меня на спине карабина — не жить бы мне. Снова выручила счастливая случайность.

И еще что удивительно: некоторые спасительные случайности, как, между прочим, и трагические, повторялись точь-в-точь с разными людьми. Аналогичная ситуация с карабином позднее спасла жизнь и моему связисту Штанскому: осколок угодил в патронник его карабина.

С другой стороны, тысячи осколков в тысячах других случаев миновали спасительные портсигар или складной ножичек и поражали людей насмерть. А иным спасали жизнь орден на груди или звездочка на пилотке.

За всю войну таких спасительных для меня случайностей я насчитал двадцать девять. Наверное, всевышний в эти мгновения вспоминал обо мне и даровал повинному жизнь.

Вот и загадка читателю. В этом рассказе я описал три невероятных случая, происшедших лично со мной. Нацдите в этой-книге еще 26.

Глава десятая

В ОБОРОНЕ НА РЕКЕ ИНГУЛЕЦ

Туман

Продолжая преследование противника после Курской битвы, наша дивизия больше месяца продвигалась с боями в южном направлении. Мы освободили город Красноград и вошли в Днепропетровскую область. Однако в непрерывных боях дивизия так истощилась, что от трех стрелковых полков остался один неполный батальон, а в орудийных расчетах — по одному-два солдата. С конца сентября по 26 октября в городе Мерефа под Харьковом мы получали пополнение. Подучили его самому необходимому и, опять пешью, отправились через Красноград, Полтаву, Днепр догонять фронт, который продолжал наступление.

3 ноября 1943 года по понтонному мосту мы переправились через Днепр и только на реке Ингулец в районе Петрова, это в Кировоградской области, догнали фронт. Наша пополненная после Курской битвы 52-я стрелковая дивизия в ходе наступления должна была сменить вконец обескровленную в наступательных боях 80-ю дивизию, ее остатки уже не продвигались вперед, а с трудом отбивали контратаки фашистов.

Утром 13 ноября густой белый туман молоком заливал все вокруг, в двух шагах ничего не было видно. Ориентируясь по компасу, мы с моим подчиненным, командиром взвода управления Завьяловым бежали по осеннему полю на передовую к высоте 203,0. За нами резво поспешал связист Штанский, весело стрекотала за его спиной катушка, и на влажную землю черной змейкой ложился телефонный кабель — связь с батареей, которая осталась сзади, удеревни. Я тогда командовал гаубичной батареей, всю ночь мы спешно ехали, позавтракать не успели, продрогли до костей в своих истлевших за лето гимнастерочках и теперь, несмотря на быструю ходьбу, никак не могли согреться, давно бы пора телогрейки надевать, а нам их все не дают, «не подвезли».

— Осторожно, товарищ капитан, здесь же рядом немцы, — постоянно сдерживал мой бег взводный.

— Тебе все немцы мерещатся! — зло огрызнулся я и ускорил шаг: надо спешить, пока еще держат оборону те, кого мы сменяем.

Командир взвода управления лейтенант Завьялов еще два часа назад должен был установить с ними связь и организовать там наш наблюдательный пункт, а в случае надобности и поддержать их огнем батареи. Но он, как всегда, струсил. Испугался тумана и немцев, вернулся ни с чем. И вот теперь, виляя хвостом, бежит следом за мной, оправдывается. Терпеть не могу трусов! Он бы и теперь побоялся идти, но вынужден, раз с ним рядом командир батареи.

Встревоженный и обозленный, я стиснул зубы и молча бежал по бывшему кукурузному полю. Что теперь без толку ругать его! Пока не отрешится от мысли любой ценой выжить — будет трусить. Мне ведь тоже страшновато бежать в неизвестность, но я и виду не подаю, раз надо. А этот — подвел всех на свете! И нас, и тех, кого сменяем! Это же его прямая обязанность: установить связь с пехотой, разведать немцев, оборудовать НП. Четыре месяца я был в его шкуре — да где, подо Ржевом! И чтобы не выполнить боевое задание — никогда! Умри, а сделай! А как иначе? А ведь он не мальчик, ему тоже двадцать два, он мой ровесник. И взгляд-то у него какой-то испуганный: вожмет голову в плечи и смотрит, как сурок. Так и норовит, куда бы спрятаться или в хвост пристроиться.

— Товарищ командир, остановитесь, мы же на немцев нарвемся, — опять жалобно скулит Завьялов.

— Сначала будут наши, а уж потом немцы, — невольно отвечаю, хотя и разговаривать-то с ним не хочется. Трус несчастный. Уже разведчики смеются над ним, а он никак не перевоспитается.

Обжигая ладонь скользящим в ней кабелем, нас догонял разведчик Мясников. Доложил, что батарея к стрельбе готова, а батальон, который мы поддерживаем огнем батареи, прибыл в Николаевку, скоро будет здесь.

Молодец Мясников. Он, правда, постарше нас лет на восемь, семья у него, дети, а никогда не боится. Иной раз пожалеешь его, не возьмешь на опасное дело, все же отец семейства, так он под любым предлогом все равно увяжется вместе со всеми.

А все же: где передний край? По времени уже должен быть. Ага, подъемчик начался, это скат высоты. Аза нею должны быть наши. Так рассуждая про себя, я неожиданно наткнулся на мягкий бугорок свежевырытой земли. Приостановился и в шаге впереди увидел глубокий окоп. Подумал, вот обрадуются ребята — смена пришла. На бруствере стоял ручной пулемет. Заглянул в окоп. На дне лежали двое убитых красноармейцев. И больше ни души вокруг. К нашему удивлению, траншея была безлюдна. Значит, это и есть те пехотинцы, которых должен сменить наш батальон. Сменять было некого. Мертвые защитники произвели на нас тягостное впечатление. Шли к живым, а получается, и спросить не у кого. Но немцы еще не знают об этом, а то бы заняли эту позицию. Видно, случилось все совсем недавно, и отступавшие немцы, они и теперь были где-то поблизости, скрытые туманом, не знали, что обороняются от никого, а потому и не предприняли никаких действий по занятию когда-то своей, а теперь нашей траншеи. Ребята тоже склонились над окопом, а Завьялов, опасаясь обстрела, тут же с шумом прыгнул вниз, прямо на убитых. Только подумал, что это из-за его трусости мы не успели к этим пулеметчикам, пока они еще живы были, как спереди грянула резкая, с близкого расстояния пулеметная очередь. Это Завьялов своим прыжком обнаружил нас. Немцы оказались так близко, видно, во второй своей траншее, что сквозь туман услышали движение в окопе. В отличие от нашего пулемета «максима» с его характерным «та-та-та», немецкий, более скорострельный, выдает очередь кратко: «фру». Адский шум свинца ошеломил, пули с шумом пронеслись мимо наших голов, страшный треск выстрелов больно ударил по барабанным перепонкам, упругая струя пороховых газов, казалось, обожгла наши лица. К счастью, никого не зацепило, однако неожиданный обстрел напугал нас, и мы тут же бросились в окопчик.