Мы дрались с «Тиграми»

Целыми днями я стоял в траншее у стереотрубы и во все глаза. смотрел на немецкий бугор, ожидая выстрела пушки. Обследовал в расположении противника каждую опушенную снегом кочку, но ничего подозрительного не находил. Колючая поземка била в глаза; как наждаком, обдирала щеки. Промерзший до костей, с распухшими глазами, мокрым красным лицом влезал на полчасика в блиндажик, чтобы хоть чуть-чуть согреться в нетопленой землянке, днем ведь не затопишь, — и тут же по телефону гневный голос командира дивизиона Гордиенко: «Так тебя и так! Разведали пушку?!» — и пошло-поехало. Горечь неоправданных потерь, наглость фашистов, оскорбленное самолюбие и какой-то злой охотничий азарт не давали покоя.

Вот и сегодня целый день простоял в траншее, замерз, шапка вся инеем покрылась, глаза и щеки поземка иссекла, но так и не нашел проклятую. Стало смеркаться, залез в блиндажик, развязал шапку, ребята выдолбленную в стене печурку разожгли, чайку согрели. Только принялся за кипяток, как опять Гордиенко вызывает, орет в трубку:

— Хиба тоби повылазыло! Какую-то задрипанную пушку найти не можешь! Тоже мне, бывший разведчик! Лучший командир батареи! Ты что, думаешь, так всю зиму и будет их «дура» нас под страхом держать?! Вчера трех связистов убила, сегодня две повозки разнесла! Смотри мне, ноги повыдергиваю, если не обнаружишь и не уничтожишь! — закончил очередной разнос Гордиенко.

Ночью в блиндажике, когда горит печурка, только и разговоров — о пушке: кого убила, где может прятаться, почему неуловима… Куда девались воспоминания о девушках, довоенных пирушках. Единственное, на чем сходились все, — это на том, что пушка кочует: перевозят ее по ночам, потому что выстрелы слышны что ни день с другого места.

— А сколько бы ты, Хлызов, дал, чтобы обнаружить пушку? — озабоченно, с украинским юмором спрашивает разведчика Штанский.

— Тысячу рублей не пожалел бы, — искренно, не подозревая подвоха, отвечает Хлызов, который, по его словам, никогда в руках не держал более тридцатки.

— Да я бы ничего не пожалел! — вторит ему Яшка Коренной.

— Двенадцать человек уже порешила, проклятая! — сокрушается связист Драчев.

— А связиста-то вчера убило, это же моего дружка из батальона, — грустит Штанский.

Только я хмуро молчу. За целую зиму обитания в блиндаже я еще ближе узнал каждого из своих солдат. Втайне я по-хорошему завидовал Драчеву: он хотя и мой ровесник, но уже женатый, сынишка у него растет, а меня убьет — даже потомства никакого не останется; и я постоянно оберегал этого своего связиста, насколько это возможно на передовой.

Только в очередной раз залез в блиндажик погреться, как одна задругой наверху разорвались две мины.

— Связь порвало, — встревоженно поднял на меня глаза Штанский.

— Сейчас исправим, — скороговоркой проговорил Драчев и тут же метнулся из блиндажика.

— Маскхалат надень! — кричу ему вслед.

Он отмахнулся:

— Да я быстро. — И уже был наверху.

В ту же минуту раздался глухой выстрел «той» пушки и донесся близкий разрыв снаряда. Я встревожился:

— Не по Драчеву ли? Посмотрите-ка, ребята.

Вскоре в блиндажик втащили умирающего Драчева. Пока перевязывали, он скончался. Трудно представить, что делалось в блиндажике. Его обитатели не находили себе места, смерть Драчева потрясла нас.

После очередного безрезультатного дежурства у стереотрубы вернулся под вечер в блиндаж, и тут снова меня вызвал к телефону Гордиенко, без вступления, строго приказал:

— Визьми карту! Квадрат 10–17 бачишь?

— Вижу.

— Шобы у мэнэ завтра утром был з радыстом в сим квадрати, разведал и уничтожил огнем батареи ту пушку! Понял?!

Я всмотрелся в карту, и по телу побежали мурашки: квадрат-то находится за немецким передним краем, чтобы в него пробраться, надо преодолеть минное поле, колючку, траншеи с немцами.

— По-о-онял… — медленно говорю, продолжая всматриваться в топографическую карту, — но туда же очень трудно попасть.

— А ты знаешь, шо легко? — зло и ехидно процедил Гордиенко.

— Что? — механически, думая больше о страшном приказе, глупо, по-детски наивно переспросил я.

— В бане поссять! — пояснил майор Гордиенко и бросил трубку.

— Что он сказал, товарищ старший лейтенант? — послышались вопросы.

— Приказано в тыл к немцам идти, пушку искать, — отвечаю, стряхнув набежавший испуг.

— А какже туда проберешься-то?!. — загомонили солдаты.

Я внимательно посмотрел на всех и сказал:

— Мне нужен один человек. Кто со мной?

В ответ раздалось три «Я».

— Пойдет Володя Штанский, мне радист нужен, — кратко резюмировал я. И обратился к Коренному: Яша, приготовь нам пару маскхалатов и наволочку для рации. Да консервов с сухарями. А ты, Володя, оберни автоматы бинтом и лимонок штук пять прихвати. Тело Драчева, как ужин привезут, в деревню отправьте, пусть там похоронят.

— А вам письмо, товарищ старший лейтенант. С ужином привезут. По телефону передали, — известил Штанский.

— Ужина ждать не будем, Володя, — сказал я, а сам подумал: нечитанным письмо останется.

Через полчаса мы со Штанским уже стояли в траншее в белых маскхалатах и в полной готовности. Провожали нас разведчики и комбат Абаев. Попрощались. Уже положив ладони на бруствер траншеи, чтобы выпрыгнуть наверх, я невольно задержался. Представилось вдруг, что сейчас, как только покину вот эту самую последнюю нашу траншею, все наше, советское, родное, останется позади и не будет уж ни соседей, ни тылов. Никогда раньше я не задумывался, как тяжко, как страшно порывать последнюю ниточку, связывающую тебя с Родиной. Тут, хотя и на самом последнем краешке страны, в самой последней от центра страны траншее, где сыро и холодно, где ты подогнем неприятеля, — а все же тут ты дома.

Глубоко увязая в снегу, мы медленно продвигались через нейтральную зону к переднему краю немцев. Впереди, метрах в трехстах, потрескивали пулеметы. То тут, то там вдоль их переднего края взлетали осветительные ракеты. Пришлось продвигаться ползком, замирая на месте при вспышке каждой ракеты. Скоро должно быть минное поле, надо Штанского предупредить, я пополз медленнее. Слева впереди, совсем близко, хлопнула ракетница, я прильнул к земле, но голову не опустил, чтобы лучше осмотреться при свете ракеты. В неверном мертвенно-бледном свете взлетевшей ракеты прямо перед глазами блеснули витки колючей проволоки. Озноб пробежал по спине: я с ужасом понял, что лежим мы на минном поле.

— Осторожно, мы на минах, — шепнул Штанскому.

Спираль Бруно наполовину выпирала своими колючими кольцами из снега. Хитрые переплетения витков не дадут возможности проникнуть через ее середину, хотя мы надеялись, что валенки, телогрейки и ватные брюки спасут нас от травм, позволят перебраться через колючую спираль. Но только, воспользовавшись темнотой, положили автоматы поперек колец спирали, как загремели пустые консервные банки, привязанные к колючке, и тут же пулеметная очередь резанула слева, обдав лицо снежной пылью. Мы поглубже вжались в снег. Штанский лежал сзади меня. Одна за другой в небо стали взмывать осветительные ракеты. К первому пулемету присоединились еще два. Стреляли трассирующими пулями. Три ярко-красные змейки метнулись из траншеи к моей голове. Спас глубокий снег. Но шум проносившихся над головой пуль был страшен: оказывается, пули, когда пулемет бьет тебе в лицо с расстояния в пятьдесят метров, вовсе не свистят, а зловеще шумят. Целый час, пока не произошла у них смена пулеметчиков, мы лежали недвижно под яростным пулеметным огнем. К великому счастью, ни одна пуля не зацепила нас. Выждав еще минут тридцать, пока новая смена фашистов окончательно не успокоилась, стали осторожно и очень медленно преодолевать колючку.

С исполосованными в кровь запястьями и животами, прячась в снегу, мы приблизились к передней немецкой траншее между двумя стреляющими пулеметами. Растаявший снег смочил ссадины, они стали гореть огнем. Но было не до. боли. Улучив момент, перескочили через траншею и стали быстро продвигаться в тыл немцев. Мы рассчитывали подняться повыше на взгорок, чтобы разыскиваемая пушка оказалась сзади и ниже нас. С высоты взгорка, из немецкого тыла, мы сможем лучше рассмотреть оборону фашистов и разведать эту проклятую пушку, ведь она прячется где-то здесь, на этом длиннющем взгорке. Порезы от колючей проволоки на животе и руках неприятно саднили, особенно на запястьях. Но опасность предприятия, важность задания заглушали боль. Наконец, ориентируясь по взлетавшим в небо ракетам, мы решили, что достигли запланированного места.