Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Посол Великобритании, наблюдавший за деятельностью Дейны с возрастающей тревогой, доложил своему начальству, что американец «имел несколько частных встреч в торговой фирме под названием “Стральборн и Вольфф” [банкирская контора Дейны] с господином Бакуниным, где он предложил установить торговую связь между Россией и Америкой, и либо из-за явных выгод, которые Дейна предложил империи вообще, или из-за того, что заинтересовал самого этого господина в своем деле, господин Бакунин сделался его рьяным сторонником, и, как я понимаю, заверил господина Дейну в том, что тот будет тотчас публично признан посланником и его предложения о торговом договоре будут немедленно приняты к сведению» ^{887}.

Бакунин вполне мог являться тем самым «Б», которому, согласно документам Дейны, были даны «50 фунтов за передачу официальных документов» ^{888}. В качестве члена Коллегии иностранных дел он получал выгоду от заключения торгового договора, так как по традиции каждый из подписавших какой-то договор получал в дар 6 тысяч рублей. У Харриса имелось объяснение, почему в этом деле участвовал и Алопеус: «Все это было откровенной интригой, в которой господин Бакунин играл некую роль, но основным вдохновителем являлся Алопеус, один из главных секретарей вице-канцлера, подкупленный вначале Пруссией, а затем Францией и который вдобавок получает деньги от Дейны, а теперь хочет, чтобы его отправили отсюда посланником в молодую республику» ^{889}. Хотя у Дейны не было средств, чтобы кого-то подкупить, он обсудил с Адамсом свое намерение привести к присяге на верность одного проживающего в Петербурге нероссийского подданного, который бы затем действовал как министр-резидент ^{890}. [329] Этим человеком вполне мог быть Алопеус.

Перечисление пунктов обширных переговоров Дейны с графом Остерманом мало добавит к тому, что мы уже знаем об официальных дипломатических отношениях между Россией и Америкой. Достаточно сказать, что Дейна придерживался своих легалистских доводов в пользу признания Америки, а вице-канцлер ставил на его пути всевозможные препятствия. К Дейне будут относиться так, как к гостю из дружественной страны, как и ко всем американцам. Но признание, как было заявлено Дейне, может быть только после окончательного заключения мира ^{891}. По прошествии нескольких месяцев бесплодных мелочных споров Дейна в конце концов принял неизбежное и объявил о своем намерении подождать исхода окончательных переговоров в Париже.

После двух лет дипломатических неудач в Петербурге Дейна получил последний удар от собственного правительства. Предлогом послужил тот факт, что участники подписания торгового договора получают денежное вознаграждение. Ливингстон за это ухватился и поднял в Конгрессе вопрос об отзыве Дейны. Лучше, как он заявил, прервать переговоры, чем опуститься до раздачи взяток ^{892}. Старались защитить положение Дейны в Петербурге представители из тех штатов, которые были сильно заинтересованы в международной торговле и мореплавании и которых привлекали российское железо и пенька. Их последовательно поддерживали жители Южной Каролины, которые видели в России неосвоенный рынок для поставки риса ^{893}. Ливингстон с помощью Джеймса Мэдисона [330] и Александра Гамильтона добился от Конгресса резолюций, которые запрещали Дейне платить за договор и подписывать договор (хотя он мог вести о нем переговоры) и даже начинать новые переговоры. Эти резолюции достигли российской столицы в июле 1783 года, когда Дейна ждал подписания окончательного мира.

Дейна оскорбился этими новыми приказами, так как до этого он твердо намеревался получить аудиенцию при дворе и даже купил для этого карету. Он провел уже два года при иностранном дворе и ничего не добился. Британский посланник злорадствовал: «Господин Дейна после многочисленных неудачных попыток добиться признания здесь в официальном статусе собирается теперь отбыть в Бостон, и, вероятно, только через много лет кто-то из американцев согласится стать посланником при этом дворе» ^{894}. На прощание Дейна намекнул, что Соединенные Штаты отомстят за то, как с ним тут обращались, тем, что станут выращивать свою коноплю и вытеснят российскую пеньку с рынка ^{895}.

Миссия Дейны, таким образом, обернулась полной катастрофой, горький вкус от которой чувствовался еще долго. Пройдет больше двадцати лет, прежде чем Соединенные Штаты сочтут уместным направить еще одного посланника в Россию. Как заметил один из членов российской Коллегии иностранных дел в момент откровенности: «С отъезда Дейны до восшествия на престол Его Величества Императора нашего Августейшего Государя [Александра] едва ли можно разглядеть хотя бы след прямых отношений между Россией и Соединенными Штатами Америки» ^{896}. В чем была ошибка? Какую роль сыграла французская дипломатия? Если судить по посланиям Верженна Вераку, Франция заняла единственно возможную позицию: Вераку было приказано действовать в зависимости от ситуации при дворе. Если российский двор изъявлял желание официально принять Дейну — в вероятности чего Верженн сильно сомневался, — то Верак должен был помочь американцам. Но если власти не выказывали склонности признать страну, то Верак не должен поощрять поспешные шаги ^{897}. Каковы бы ни были подозрения Дейны, Адамса и их друзей-антигалликанцев, Верженн никоим образом не пытался помешать России признать Америку. Как бы ни обстояли дела при других дворах, все факты говорят о том, что Верженн делал все, что было в его власти, чтобы способствовать установлению прямых отношений между Россией и Америкой, как дипломатических, так и коммерческих ^{898}.

Каково было отношение к Америке императрицы? Что касается идеологии, то императрица, похоже, вообще никакой позиции не занимала. Ни в одном из написанных ею документов нет указаний на то, что она считала Войну за независимость чем-то большим, чем колониальным восстанием, событием, по характеру более близким борьбе корсиканцев (которой она сочувствовала) с Францией, чем единственной, но очень хорошо ей знакомой форме социальной революции — Пугачевскому восстанию. Ее комментарии, касающиеся Американской революции, — всего лишь остроумные эпиграммы, лишенные идеологического содержания. Только когда разразилась Французская революция и послы императрицы в Париже в своих докладах стали связывать происходящее там с событиями предыдущего десятилетия в Америке, Екатерина II обнаружила революционное содержание в борьбе Америки. До взятия Бастилии императрица и другие монархи Северной Европы были склонны рассматривать положение в Америке в рамках традиционной дипломатической системы взглядов ^{899}. [331] К огромному огорчению Дейны, взгляд России на коммерцию был тоже традиционным: у императрицы торговля ассоциировалась скорее с таможенными пошлинами, чем с укреплением экономики в целом. Российский торговый класс был, вероятно, самым консервативным во всей Европе ^{900}. Торговля с такой страной, как Франция, в которую Россия экспортировала сырье и импортировала оттуда предметы роскоши, которые можно было обложить высокой пошлиной, похоже, была больше понятна Екатерине, ее советникам и ее купцам, чем непредсказуемые торговые отношения с молодым государством далеко за океаном, которое во многих смыслах являлось конкурентом, особенно в торговле товарами для флота и табаком.