Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Учитывая такое раздолье для досужих вымыслов, просто невозможно было назвать такое число солдат, которое показалось бы неправдоподобным. К концу ноября английская газета, принесшая за океан еще одну вариацию все на ту же тему, утверждала, что, если Франция не прекратит пособничество повстанцам, Британия объявит ей войну, уступив России Гибралтар и вест-индский остров с плантациями сахарного тростника в обмен на 40-тысячное войско. Что именно Россия будет делать с сахарными плантациями, не говоря уж о Гибралтаре, не объясняется. Как бы там ни было, эта история просочилась в Континентальный конгресс и была опубликована в «New-Jersey Gazette» ^{933}. Разумеется, патриотические редакторы не отличались разборчивостью в выборе материалов для печати. Тем не менее, когда речь заходила о России, они, вне зависимости от своего происхождения, единодушно склонялись к выводу, что она примет, если уже не приняла, сторону Британии.

В свете подобных слухов депутаты Конгресса беспокоятся по поводу прибытия 20-тысячного российского войска в Бостон еще до того, как Георг III произнес свою речь в парламенте ^{934}. В ноябре 1775 года один из них оплакивает опасное положение колоний в следующих выражениях: «Нам угрожают корабли, полные войск: русских, ганноверских и гессенских. Одному Богу известно, чем это все кончится» ^{935}. Три месяца спустя он включил в этот список «римско-католических, ганноверских, гессенских и русских солдат». Двадцать тысяч русских, признает он, — это «наводящие ужас дикари» ^{936}. Другой депутат еще расширил число врагов революции, включив в него «индейцев, негров, русских, ганноверцев и гессенцев» [340]. Не отстает от других и Джон Адамс, пополнивший список «ирландскими католиками и шотландскими ренегатами» — эти термины впервые прозвучали 2 ноября того же года в ходе дебатов в Палате общин из уст британской оппозиции, интеллектуальный багаж которой был близок и Адамсу [341]. Парламентская оппозиция предрекала, что услугами перечисленных враждебных категорий воспользуются те, кто стремится навязать британским островам королевскую тиранию, Адамс же подозревает, что на самом деле их цель — не Британия, а Соединенные Штаты. Компания недоброжелателей, в которую патриоты поместили русских, свидетельствует о том, какую роль они приписывали Екатерине II: союзницы Великобритании, готовой торговать своими казаками вразнос.

Несмотря на все мрачные предсказания, 1775 год проходит, а русские так и не дают о себе знать. Тем не менее слухи о русской интервенции в ходе предстоящей военной кампании распространяются по Конгрессу с завидной регулярностью ^{937}. Утверждение о 20-тысячной армии стало теперь привычным [342]. Дурные предчувствия особенно явственно ощущаются в прениях 30 декабря, когда Конгресс поручает своим вновь назначенным специальным уполномоченным в Европе добиться от благорасположенных европейских правителей, чтобы те по возможности предотвратили «отправку в Америку немецких, русских или каких-либо других иностранных войск с враждебными намерениями» ^{938}. Шестью месяцами позже Конгресс приказывает своим посланникам воспрепятствовать попыткам Британии приобрести войска у Германии и России ^{939}. Именно таким путем к 1777 году депутаты Конгресса приходят к двум вполне закономерным, хоть и неоправданным, умозаключениям. Во-первых, из всех европейских наций, помимо мелких немецких государств, всего две следует считать враждебными молодой республике: Россию и Португалию ^{940}. Во-вторых, из этих двух одна лишь Россия склонна оказать сколь-нибудь значимую поддержку англичанам ^{941}.

В то время как многие конгрессмены и обыватели опасаются русского вторжения, некоторые патриоты в конце концов начинают выказывать скепсис: не по поводу отношения Екатерины II к американцам, а по поводу ее готовности снабдить Британию войсками. Джордж Вашингтон, например, к 1777 году проникся подозрениями, что ни русские, ни «какие-либо иные варвары» не осквернят американских берегов ^{942}. Он, разумеется, был прав: никакие русские на берег высаживаться не торопились. С каждой последующей кампанией слухи казались все менее похожими на правду, хотя и не переставали циркулировать ^{943}. Когда в 1778 году разговоры о вторжении возобновились, патриотов, склонных воспринимать их серьезно, уже сильно поубавилось ^{944}. [343] Так, расположенный к сомнениям губернатор Нью-Джерси заметил по поводу столь часто упоминаемых газетой «Morning Post» русских, что слухи о «несметных воинствах из России и Германии» наводняют молодую американскую нацию каждую осень, сразу после провала очередной летней британской военной кампании. «Новая небылица (то есть реинкарнация старой) на следующее лето заключается в том, что тридцать шесть тысяч русских не оставят от нас ни клочка», — сказал он ^{945}. [344] По тону его высказывания становится понятно, что хоть он и обеспокоен, но уж точно не одержим тревогой.

Четыре года несбывшихся предсказаний сделали свое дело. В ответ на два сообщения Ривингтона о договорах, обеспечивающих Британию сорока- и пятидесятитысячными войсками, «NewJersey Gazette» указывает на закономерность: «В соответствии с традиционным обычаем врага, с начала нынешней войны [британцы] публикуют в своей печати отчеты об огромных русских подразделениях, недавно взятых на службу британскому королю для подавления восстания в Америке. Эти ужасные создания, без сомнения, разнесут нас в следующей кампании в пух и прах». Автор, однако, не до конца в этом убежден: «Поскольку эта история повторяется каждую зиму… остается предполагать, что к началу весны эти самые удивительные русские исчезнут, как метеор». В словах редактора можно тем не менее различить остатки сомнения: «Истинная мудрость, однако же, кроется в том, чтобы быть готовыми ко всему» ^{946}.

Хотя 1779 год, так же как и год предшествовавший, не принес русских орд на американские берега, слухи циркулировать продолжали ^{947}. [345] Несколько патриотических газет воспроизвели отчет Ривингтона о договоре, обещающем англичанам 20 линейных кораблей и 6 фрегатов, а также 20 тысяч солдат в обмен на Менорку ^{948}. Издатель «Pennsylvania Packet» по-прежнему настроен скептически и к концу года считает необходимым отметить, что «и речи быть не может о доверии ходящим вот уже несколько лет слухам о предполагаемой российской помощи Британии кораблями и людьми» ^{949}. [346]

Когда становится понятно, что Россия вторгаться в Америку не собирается, американцы находят этой ситуации самые, на их взгляд, правдоподобные объяснения [347]. В качестве возможной причины они, например, называют внутренние проблемы огромной страны. Хотя к началу 1775 года Пугачевское восстание было подавлено, некоторые полагают, что императрица вынуждена попридержать войска на родине, чтобы не дать волнениям повториться ^{950}. Другие утверждают, что ее отговорил от участия в американской войне Фридрих II ^{951}. Третьи строят предположения, что ее отпугнули угрозы возмездия со стороны французов ^{952}. Именно это мнение индейцы племени онейда выслушивают из уст генерал-майора Филипа Шуйлера, уполномоченного по делам индейцев. Пытаясь противодействовать усилиям британских агентов, направленных к индейцам, и побудить Союз шести племен к вооруженному восстанию против бывших колонистов, Шуйлер так заявляет им о том, что Георг III не получит помощи от России: